Направляясь домой в своем Шевроле, Роберт все еще думал о предложении Аманды Стенфилд. Уж слишком сладок был «запретный плод», а все запретное или даже покрытое мало-мальским мраком являлось для ученых персональным опиумом.
Еще до того, как благодаря стараниям бывшей жены он стал изгоем в научном сообществе, Роберт занимался одним весьма любопытным научным проектом, существование которого нельзя было разглашать под страхом сурового наказания. Он и маленькая группа других ученых изучали ДНК членов очень известной богатой семьи, принадлежащей к роду некогда именитых герцогов Средневековья. Не стоило говорить, что эту семью уважали и чтили исключительно из-за принадлежности к великим предкам. От сына к сыну, от дочери к дочери они строго следили за соблюдением того семейного закона, что ребенок должен родиться исключительно во взаимовыгодном браке, а не на стороне, и каково же было удивление ученых и самой семьи, когда те осознали, что среди нынешнего поколения затесался «бастард». Иными словами, определенная дама не гнушалась половыми связями на стороне и родила не «чистокровную» дочь, выставив ее за чадо, понесенное от законного мужа. С тех пор родословная пошла и вкось и вкривь, «запятнанная» и «опороченная». Результаты исследования Роберт сообщил семье лично, а что происходило дальше — ничьего ума дело, однако он помнил, с каким вожделением занимался поставленной перед ним задачей, и все это потому, что ее обнародование находилось под строжайшим табу. Все ученые немного сумасшедшие, когда дело касается чего-то запретного и тайного. Именно по этой причине дома Роберт несколько раз порывался позвонить Аманде Стенфилд и дать свое согласие на «кота в мешке». В конце концов, взяться за какое-нибудь нетривиальное дело чисто для себя самого было неплохой перспективой. Ну, как для себя. Был еще Александр — его правая рука во всех научных изысканиях. Проще говоря, Александр, молодой двадцатитрехлетний юноша, являлся его ассистентом. Они познакомились еще до того, как Клаудия — бывшая жена Роберта и некогда талантливая ученая — оклеветала его в воровстве ее научных наработок. Тогда, при первой встрече, Александру исполнилось только двадцать лет, но даже в то время он зарекомендовал себя пытливым и умным специалистом. С тех пор они работали и едва ли не жили вместе. У Александра даже имелись ключи от его дома, он часто работал там в хорошо оснащенной лаборатории, не имея возможности работать в своей, которую и лабораторией-то можно было назвать с натяжкой. Эту свою лабораторию Александр заполучил в подарок, выиграв национальный конкурс по естествознанию, и в лучшем случае там дай Бог был нормальный микроскоп. Лаборатория Роберта отличалась разительно: и по дороговизне оборудования, и по ее качеству. Годами труда и специальными премиями он сам накопил средства на более-менее передовые на тот момент технологии. И если считать, что сейчас ему тридцать четыре, то он довольно-таки быстро организовал себе хорошее профессиональное рабочее пространство.
Вернувшись домой, Роберт сел на кухне, закурил сигарету и принялся размышлять. Он размышлял обо всем подряд: об отложенных делах, о Клаудии, чьи старые вещи он нашел глубоко в шкафу и которые намеревался отдать, о подачи заявки на международную конференцию, где его обязательно отвергнут, и о прочем.
Еще он обещал Александру составить ему компанию на выставке под названием «Формалин», где будут презентоваться разного рода «заформалиненные» животные, насекомые и интересные растения. Роберт видел такое уже сто раз, однако счел своим долгом просвятить молодежь посредством экспертных комментариев, которые Александр обычно слушал с упоением.
Ночью Роберту приснился сон.
Он был словно нарисованным куда-то торопящимся художником и оттого не выглядел четко. Скорее, это был расплывчатый абрис, состоящий из двух фигур — его самого и той девчонки Стенфилд. Они оба шли вперед по бесконечно мрачному коридору, пока не увидели свет вдалеке. Проснувшись, Роберт осознал — быть может, согласившись помочь Астрид с ее неизвестным “недугом”, он постигнет непостижимое, которое олицетворял этот свет в конце коридора? Что-то было в этой истории, что-то с привкусом непременного минорного звучания, но такого громкого и всеобъемлющего, что думать об отказе и не приходилось.