— Если в составе того, что вы съели, есть жир, то лекарство связывает его и выводит.
— А как его принимать?
— Девушка, здесь есть инструкция.
— Правда? — радуется Нонна. — И что там написано?
Неожиданно в драматическую сцену противостояния Нонны страхам и горькой судьбе вмешивается человек из толпы — алкоголик, желающий приобрести двести грамм медицинского спирта на опохмел пропащей души. И его устами глаголет истина:
— Слушай, я вчера приходил, ты тут стоишь и на банки пялишься. Я позавчера приходил — ты стоишь и зыришь на банки. Я третьего дня здесь — и ты тоже тут. Может, тебе аптеку поменять?
— А вам пить перестать, — стремительно парирует Нонна, которая почему-то не боится алкоголиков. — Я вот у вас покупала ананасовые таблетки, — вновь обращается она к юной представительнице фармакологической промышленности, теперь уже как обличительница. — Они, знаете ли, не сжигают жир.
— Это смотря сколько жира, — алкаш мстительно усмехается.
— Прокляну, — обещает Нонна.
— А я в это не верю.
— Зато я верю. Ой, да не дышите на меня, не смотрите! Мне нельзя на некрасивое смотреть.
— Беременная, что ли?
Нонна раздраженно фыркает:
— Фея. Нам на некрасивое нельзя. Посмотрю на некрасивое, сразу черствею душой.
Алкаш обеспокоенно глядит по сторонам, ища поддержки у сограждан:
— Странно, что ты еще не окаменела…
Нонна отходит и снова заглядывает в кошелек, словно за это время там могли завестись деньжата. Алкаш, сжимающий в кулаке мелочь, презрительно толкает ее и высыпает перед продавцом звенящую горсть монет.
— Что? — гремит аптекарша.
— Что-что?! Сжигатель жира, млять. Настойку овса!
— Девушка, я сейчас вернусь, — обещает Нонна и под шумок выходит из аптеки.
Сейчас Юля рыжая. Вчера она была в синих перьях, а позавчера охристых тонов. Уже много лет она не могла решить, какой цвет ей к лицу. Она не знала, какой она себе больше нравится: брюнеткой, блондинкой или все-таки рыжей. Как и не могла понять, кем ей быть — активной лесбиянкой или последовательной гетеросексуалкой. За свои тридцать четыре года Юля так и не поняла разницы между Пушкиным и Губерманом, Чайковским и мюзиклом «Notre Dame de Paris». Возможно, ей одинаково нравились и Губерман с Чайковским, и Татьяна Доронина с Гретой Гарбо, но Юля не могла объяснить почему. От этого казалось, что у нее никакой жизненной концепции, что было недалеко от истины, но не совсем так. Со стороны можно было подумать, что земной путь Юли — тотальный эксперимент, но и это было далеко от правды. Просто Юля не была уверена в себе, в отличие от своей мамы, которая была женщиной боттичеллиевской красоты и сталинской воли, что и позволило ей сказочно разбогатеть на заре новых экономических отношений. Мама уже десять лет жила за границей, умудряясь и оттуда руководить жизнью дочери. А Юля только одно знала наверняка — она ненавидела Рубенса. Этих жирных теток и мужиков с необъятными ляжками. Все остальное вызывало головную боль и легкий туман перед глазами.
Сегодня Юля рыжая. Она умело наносит татуировку на отменной лепки мужской бицепс. Кожа рефлекторно реагирует на прикосновения инструмента. И губы Юли, находясь очень близко от кожи мужчины, при малейшем дискомфорте дуют на поверхность татуировки. Обладатель бицепса — известный рок-музыкант, находящийся в зените славы. Несмотря на то что на нем места живого нет от разнообразных нательных изображений, что говорит о большом опыте по перенесению этой операции, он все же вцепился в поручни кресла, будто ему вот-вот вырвут зуб. Юля осторожно, но твердо орудует инструментом и дует на «больное место». Новая композиция клиента-музыканта вот-вот разнесет хриплый старенький динамик Юлиного магнитофона.
Сквозь сжатые зубы музыкант цедит:
— Звукорежиссера зарежу! Вот послушай, послушай… Вот это место. Сейчас будет…
В комнате раздается яркий музыкальный проигрыш, но мужчина обрушивает тяжелый кулак на подлокотник кресла.
— Я ему велел басы поджать. Козлина!
— Да нормально, — тянет Юля, активно пережевывая ком жвачки.
— Что, правда ничего? — музыкант на радостях приподнимается.
Юля легким движением руки укладывает музыканта обратно в кресло:
— Спокойно, парень…
«Как дети, честное слово», думает она. Вот если бы ее сомнения кто-нибудь мог так легко развеять.
Сквозь грохот тяжелого рока едва различимо доносится телефонный звонок. Некоторое время Юля игнорирует его, заканчивая сложный виток татуировки. Наконец она берет трубку.
— Да?..
Она слушает длинную тираду на другом конце провода, а затем бросает короткое: «Иду!».