— Ты сказать-то что пытаешься? — хмыкнул Максим. — Подумаешь: баба изменила. Тоже мне, история!
— Так это еще не конец. Я потом уже узнал, причем совершенно случайно, что тут не все так просто. Что Паша как-то раз на неделю уезжал в Петербург, как раз в один из тех дней, когда Алина сказала, что будет ночевать у подруги, а сама якобы ночевала у Паши. Вот. И это была моя первая зацепка. Провел собственное расследование, опросил всяких третьих лиц…
— Зачем? — перебила Валя.
— Просто из любопытства. Ничего не поделаешь: математический склад ума, люблю во всем точность. По всему выходило, что Алина меня обманула. И с Пашей у нее ничего не было с вероятностью около восьмидесяти семи процентов. Вот. Или все-таки что-то было, она просто преувеличила масштабы. Но скорее всего — она просто все придумала. А Пашу попросила, чтобы он ей подыграл.
— Зачем? — опять спросила неугомонная Валя.
— Фокус вполне в ее духе — надеялась таким образом меня вернуть. Чтобы я ревновал. Чтобы захотел за нее побороться. Вот.
— А ты и руки опустил, — подвела итог Иришка.
— Да, а почему нет? Она помогла мне понять, что эти отношения с ней мне совершенно ни к чему, как и она сама. А как было на самом деле — уже все равно. Много будешь знать — плохо будешь спать. Мне вот приятно верить в то, что все-таки у нее с Пашей ничего не было. Может, конечно, самообман… Ну и что?
Элла продолжала беспокойно ерзать. Максим притянул ее голову к своей и снова впился в губы. Ему хотелось делать это долго, на виду у всех. Сквозь жаркий поцелуй он уловил звонок в дверь, но не придал этому особого значения. У него отчего-то кружилась голова — то ли от пухлых губ Эллы, то ли от капелек вина, попавших ему на язык из ее большого, развратного рта. Впрочем, такое он и раньше за собой замечал: когда долго находился в компании пьющих людей, то рано или поздно начинал чувствовать, будто и сам немного пьян. Какая-то подсознательная мимикрия.
— Кто там еще? — недовольно произнес Костя. — Опять, что ль, мы громко себя ведем? Вроде нет. Вадим, сходи, разберись.
— А че я? — недовольно буркнул тот.
— Ну, если это соседи, пошлешь их всех к херам. Ты умеешь.
Вадим передернул плечами:
— Ну, ладно… — и потащил свое тело, “прокачанное” печеньем и кока-колой, к двери.
Максим продолжал целовать Эллу, пока не обнаружил вдруг, что в комнате стало как-то подозрительно тихо. Тогда он заставил себя оторваться от нее. И обнаружил, что в комнате находится Карина. Она стояла в дверях, но как только Максим встретился с ней взглядом, девушка отвернулась и вышла в прихожую. Негромко хлопнула дверь.
Вот так: зашла и тут же вышла. Вряд ли кто-то, кроме Константина, вообще понял, что произошло.
Лучшее, что мог сделать Максим в такой ситуации, — сидеть за столом как ни в чем не бывало, ведь все равно уже ничего не изменить, но ему почему-то захотелось столкнуть Эллу с колен, встать, выйти в свою комнату. Лучшее, что могла сделать Элла, — ненадолго оставить его в покое, но она почему-то пошла за ним.
Максим приложился щекой к оконному стеклу. Лицо его горело, а стекло было прохладным.
Элла положила руки ему на плечи. Максим обернулся к ней. Ему вдруг захотелось со всей силы врезать ей ладонью по щеке. Испугавшись самого себя, отогнал эту мысль. Мягко оторвал руки Эллы от себя:
— Оставь меня. Хочу побыть один.
Она вышла.
Он свалился на кровать лицом вниз, воткнул в уши затычки-наушники и включил первое, что попалось, — песенку в стиле эмо-панк с агрессивным проигрышем вместо припева.
Во тьме по улицам пустым
Бредет он мрачный, словно тролль,
Мальчишка с именем простым.
Среди друзей он не король.
Из-под растрепанных волос
Отчаянных не видно глаз.
Никем не узнанный пророк —
Пока еще один из нас.
Бушует новая война,
Идут дожди, бегут года.
В душе подростка тишина
И безразличья пустота.
Он мир познать еще не смог
И очень одинок сейчас,
Никем не узнанный пророк
Пока еще один из нас.
Мир будет в хаос погружен,
Когда придет последний срок,
Но над неистовой толпой
В огне появится пророк.
Утихнет ярость в тот же миг,
Остынет боль, утихнет страх,
И мы увидим новый мир
В его отчаянных глазах.
Песня понравилась. Максим поставил ее на повтор и слушал много раз подряд, уткнувшись в подушку.
***
Карина выбежала из подъезда, столкнувшись на крыльце с каким-то парнем в серой куртке. Не извинившись, быстро зашагала, удаляясь прочь от дома, где жил этот подонок Максим. Щеки ее горели, перед глазами стояла картина: Максим жадно целуется с толстой шалавой, которая сидит у него на коленях.
Бабник проклятый! Лижется со всякой швалью, а потом теми же губами лезет к ней! Карина опять вспомнила, как легко удалось Максиму вырвать у нее поцелуй. Ей захотелось бежать домой и вымыть рот с мылом. И руку, которую он тоже трогал губами. Нет, домой идти тоже нельзя. Не сейчас. Мама непременно будет приставать с расспросами и сыпать своими колхозными шуточками: “Чего нос повесила, царевна Несмеяна? Никто замуж не берет?” Надо немножко успокоиться. Дура! Сама виновата. Зачем побежала за ним? Долго стояла у подъезда, придумывала предлог, чтобы зайти. Чтобы не сказали потом: “Ай-ай-ай, Карик, что же ты сама за мужиками бегаешь?”
Она опять вспомнила слова брата. Родного брата! “Абсолютно никчемная бабенка… От нее все парни шарахаются…” За что он ее так ненавидит? За что ее все ненавидят?!
Карина и сама не заметила, как забрела на какую-то незнакомую улицу. Не то чтобы совсем незнакомую — девушка приблизительно представляла, в какой части города находится, просто именно на этой улице еще ни разу не была.
Двухэтажные дома-бараки стояли здесь вперемешку с бревенчатыми избушками деревенского типа. Девушка шагала мимо раскаленных труб, брошенных вдоль деревянных заборов, мимо перевернутых мусорных баков, вываливших наружу неказистую начинку, мимо протянутых между деревьями веревок, на которых сушилось белье. Безлюдно — всех прохожих будто повыжгло вечерним солнцем, свирепым и изнуряющим, как зубная боль. Навстречу Карине попалась лишь одна пожилая женщина в мокром сарафане, под ним угадывались дряблая грудь и мятый живот. Над напомаженными губами змейкой проползала полоска черных густых волос. Прохожая толкала коляску. Под козырьком-тентом в коляске сидел полуголый ребенок, похожий на облысевшего детеныша обезьяны, в ручонке он сжимал китайскую игрушку — пластмассового медвежонка-панду.
Своим видом взмокшая женщина невольно напомнила Карине о страшной жаре. Надо немножко охладиться, надо. Остыть. Во всех смыслах.
Она вдруг вспомнила того парня, на которого налетела, выскочив из подъезда. Он был в серой куртке с надетым на голову капюшоном. Так ведь и тепловой удар недолго схватить! Ей самой уже почти дурно, хотя она одета легко-легко…
Единственный магазин, оказавшийся на пути, больше напоминал сельпо: небольшая кирпичная коробка с вывеской “Продукты” и длинным крыльцом. На крыльце сидел оборванный мужичонка с редкой бородой, смотрел куда-то вверх, а потом вдруг заорал: “Идите на…” — и принялся, матерясь, размахивать руками, словно бы разгоняя рой каких-то насекомых. Хотя никаких насекомых не было.
Из магазина выбежал охранник, а может, и грузчик, — широкоплечий и квадратноголовый парень в майке-сеточке и шортах. На ходу ощупал Карину взглядом с головы до ног, потом толкнул мужичонку кулаком в плечо и добавил в его ругань немного своих матюгов. Тот словно бы ничего и не заметил. Парень схватил мужика за рубашку и с силой швырнул на асфальт. Что было дальше, Карина не видела — она торопливо взбежала по ступенькам.