(«И где же ты был, дружище Бен, старикашечка, со всеми своими обещаниями помочь?» — «Прости, — сказал Бен, — не надо было нам уезжать, но мы не знали».)
Ну, все это так, пустяки. А что не пустяки? Все это просто дерьмо собачье. Нет, он все-таки считает, что она должна была наставить ему рога. Просто должна была.
— Ну, может, и нет? — сказал Бен. — Ты об этом думал? Может, она правду говорит?
— Конечно, — ответил Грант. — И ты думаешь, что она сказала бы, если это произошло? Дерьмо все это, парень.
Бен помолчал.
— Ну, знаешь, я не знаю ничего обо всех тех мужчинах, с которыми спала Ирма, пока меня год не было, — сказал он наконец. — И я не спрашиваю.
— Кончай! Это не то же самое. Вообще другое! Я же был там! Спал прямо там!
— Знаешь, я как-то хотел написать книгу о том времени, роман, понимаешь, обо мне и об Ирме, — задумчиво сказал Бен.
Грант недоверчиво уставился на него, а потом хихикнул.
— А почему не пьесу? Сделай пьесу. Мы бы тогда сотрудничали.
Глаза у Бена вспыхнули.
— Потрясно! Это мысль! Ты честно говоришь? — Потом он вспомнил о своей серьезной роли. — Ладно сейчас мы говорим о Лаки.
— Конечно, — сказал Грант.
— Но ты уверен? — серьезно спросил Бен. — Ты действительно, уверен?
— Ты прав, черт подери, я уверен. А какого черта еще она меня не разбудила?
— Может, она просто хотела тебя обидеть? — спросил Бен. — Из-за… э… этой миссис Эбернати.
— А может, она трахнулась с Джимом Гройнтоном по той же причине, — резко ответил Грант.
— Слушай, — медленно и серьезно сказал Бен, — я хочу у тебя кое-что спросить. И это очень серьезно. Не спеши и подумай, прежде чем ответить. Не думаешь ли ты, что все это только в твоем сознании?
— Что ты имеешь в виду?
— Ну, скажем, то, что ты думаешь, испытываешь все эти муки по поводу Лаки и Джима, — все это происходит только потому, что ты чувствуешь себя виноватым в том, что все эти годы наставлял рога Ханту Эбернати с миссис Эбернати? — Он резко поднял руку. — Обдумай, не спеши.
— Ф-фу, — произнес Грант.
— Просто обдумай, — сказал Бен. — Не думаешь ли ты, что дело, может, в этом? Или отчасти в этом?
Грант думал несколько минут.
— Понимаешь, — ответил он наконец, — я бы сказал, что может быть и так, очень может быть, если бы не эта ночь, когда она меня не разбудила. Потому что, понимаешь, у нее была масса других случаев наставить мне рога с Гройнтоном (Иисусе, она даже рассказывала, что ее влекло к нему, — отметил он про себя). И у нее была масса времени. Как в Морантс. Или в отеле. Но я никогда не думал, что она это сделает, у меня никогда не было сомнений. До той ночи. Так что я не думаю, что твоя блестящая идея отвечает истине. Понимаешь, что я имею в виду?
— Понимаю, — ответил Бен. — Но все равно, есть о чем подумать.
— Конечно, — сказал Грант. — Сколько ты еще будешь меня опекать, Бен?
— Я просто хочу хоть что-то спасти, — сказал Бен. — Лаки ведь для тебя драгоценность.
— Я тоже. Я тоже драгоценность для нее, — сказал Грант.
— Знаю, — спокойно сказал Бен.
— А она ее выбросила.
— Ну, — сказал Бен, — ты ведь знаешь, что за все в жизни приходится платить. Ты слишком велик, слишком важен, слишком тебя много, чтобы не понимать этого лучше других. Ты что же, отказываешься немного поучиться? Или ты уже все знаешь о жизни?
— Она трахалась с ним, — сказал Грант.
— Может, и нет. Это же не точно, — ответил Бен. — Но если и так, а она не говорит, может, она жалеет. Может, она что-то поняла. Что-то насчет того, что важно на самом деле. Что-то подобное и со мной случилось. В то время.
— Я мысли не могу вынести о том, что она могла такое сделать, — сказал Грант. — Просто не могу.
— Но может же, и нет, — мягко сказал Бен Спайсхэндлер. — Всегда остается и эта возможность. И не надо торопиться ее отбрасывать. Слушай, ты немного пьян. Пошли со мной в отель. Ляжешь спать. Да и потом есть шанс, что она отменит телеграмму.
— Точно, — ответил Грант. — И она может отменить ее в любое время. Как только захочет. Но я, черт подери, не собираюсь ее просить!
— Это равносильно признанию, что ты хочешь ее удержать.