— Полагаю, что я теперь довольно долго не смогу нырять, а? — спросил Грант голосом, который и сам едва узнавал.
— Полагаю, да, — ответил Бонхэм.
— Ну, полагаю, конец поездке.
— Полагаю, да.
— Ну, я все равно хочу, чтоб ты знал, что я думаю, что ты, Орлоффски, украл мою камеру, — сказал Грант. Орлоффски снова вскочил, будто снова хотел напасть на него, но Бонхэм преградил путь. Грант вскочил с ящика.
— Джентльмены, с меня хватит, — сказал он. — Я иду в постель. Но если у вас есть мозги, вы поймете, что виски надо вернуть. Хоть один ящик и взломан.
Он не затруднял себя ожиданием ответа и медленно поплелся по глубокому песку, прижимая к носу мокрые платки, которыми до сих пор не удавалось остановить кровотечение, и слышал, что они за спиной продолжали спорить. Каким-то образом он что-то постиг этой ночью, нечто, в чем он нуждался, нечто, ради чего, возможно, он вообще специально сюда приехал. Он не совсем понимал, что он постиг. Но он знал, что постиг. Хотя даже самому себе он не мог этого объяснить. Ладно, потом все прояснится, может быть, прояснится, когда у него будет время подумать.
В отеле он постарался тихонечко открыть ключом дверь и тихонечко проскользнуть в ванную. Но Лаки, конечно, встала. Хотя, может, она и на самом деле спала.
37
Сидя в лодке, Бонхэм греб. Он любил греблю. Всегда любил, с детства, когда вышел впервые в лодке на открытую воду. Это была одна из немногих в мире вещей, где габариты и силы человека хоть что-то значат, как-то ему помогают. И теперь он весь отдался телу: спине, рукам, кистям, ногам, ступням и заду, тому, как они работают. Он сосредоточился на ощущении гребущего тела. Он не хотел думать. Он видел на берегу, за кормой лодки, фигуру Орлоффски, который был в еще большей ярости, чем прежде: зло уперев руки в бока и сгорбив спину, он смотрел, как отплывает Бонхэм. Ну, и на хрен его, думал Бонхэм. На хрен его, его бредовые клептоманские идеи и все остальное. Все кончено, все разрушено. Он так старался, изо всех сил старался. А теперь все разрушено. Бонхэм греб.
Он хорошо греб, у него был огромный опыт, и сейчас (даже сейчас) он делал это с удовольствием — греб, вкладывая в весла всю свою огромную силу, но маленькая лодка все равно плыла медленно. Мешали пять ящиков виски, да и он сам.
Они под конец достигли компромисса. Орлоффски будто потерял рассудок и категорически отказался помочь нести ящики в отель. Он схватил ломик и взломал еще больше уже открытый ящик, разбив при этом две бутылки виски. Пьяный Бонхэм тщательно обдумал сказанное Грантом и решил, что нужно отнести их обратно.
Теоретически он был прав, но на самом деле это было несерьезно: один ящик взломан, три бутылки исчезли (одну они почти допили, две разбил Орлоффски) — немного оставалось шансов, что их теперь не найдут.
Компромисс заключался в том, что Бонхэм пойдет за лодкой, а Орлоффски постережет добычу, а потом отвезет виски на один из маленьких заросших островков в трех четвертях мили на изгибе буквы «У», которую образовывали два острова, Северный и Южный Нельсоны, и там их спрячет. Когда-нибудь они вернутся и заберут их, все сразу или по очереди.
На берегу Орлоффски повернулся и поплелся по песку к пристани. Бонхэм греб, и это ему нравилось.
Все разрушено. Просто, черт подери, полностью, паршиво разрушено. Все. И из-за каких-то пяти вшивых, паршивых ящиков виски. Господи, он начинает говорить, как проклятый англичанин, живущий на Карибском море. Все время произносит слово «паршивый». Он подумал о Гранте. Ну и малый. Бонхэм видел в жизни мужественные вещи, чертовски мужественные. Но ничего мужественнее того, что сделал Грант, когда хладнокровно и сознательно оскорблял Орлоффски, вызывая на драку и все время понимая, что нет ни малейшего шанса победить, и что если он проиграет, а это неизбежно, то его превратят в фарш. Он был счастлив, что был там и прекратил это. Его размеры все-таки время от времени дают некоторые преимущества.
Поездка, конечно, разрушена. Грант не может нырять со сломанным носом. Не говоря уж об атмосфере на борту. Нечего даже и пытаться продолжать поездку. Завтра придется отплывать в Га-Бей. Идя под парусом весь день и при благоприятном ветре, они смогут делать четыре-пять узлов, а до Га-Бей сто шестьдесят морских миль, значит, если повезет с ночным бризом, то плавание займет двадцать восемь — тридцать часов. И с этими подравшимися на борту. И Грант, и Орлоффски на борту!