Знала, что эффект ночи быстро сотрется.
Правильнее было бы бежать без оглядки, хотя бы сейчас. Избавить себя от мучительной пытки его близостью. Но понимаю, как глупо это будет выглядеть. Мне нужно лишь потерпеть. Совсем немного.
Мы молча выходим из квартиры, давно не чувствовала себя так погано, такой раздавленной, вывалянной в грязи. Но мне некого винить в этом. Только саму себя.
Мысль о полете из окна, уже не кажется мне такой абсурдной, когда понимаю, что сегодня предстоит позвонить Роме и поставить точку в наших отношениях. Признаться в своей слабости, никчемности, подлости.
Молюсь всем богам, чтобы нам повезло и не попасть в пробку. К счастью, от неловкого молчания нас спасают телефонные звонки. Всю дорогу Руслан с кем-то говорит, один за другим принимает вызовы, обсуждая различные рабочие вопросы.
Прошу его не заезжать во двор, высадить меня возле пекарни. Зачем-то оправдываюсь, говорю, что там прекрасная выпечка для идеального завтрака.
— Мы можем увидеться вечером? Нам надо поговорить, — решаюсь задать вопрос, когда он останавливается. Нет, я не тешу надежд, просто наконец хочу признаться. Хочу перестать быть “кудрявой дрянью”, может хоть немного, но он сможет понять причину моего побега. Хочу увидеть узнать ответ на вопрос, который столько лет терзал меня “а что было бы если…”. Пусть и запоздало.
— Не стоит, Ань, — отвечает хмуро, с ноткой пренебрежения. — Роме привет, — пытается улыбнуться, но губы растягиваются в оскале.
Смотрю в его глаза и понимаю, что история и вправду окончена. Вот о чем он говорил вчера. “Эта хрень закончится сегодня”. Он поставил точку. А я? Я думала, что поставила ее 8 лет назад. Но я ошиблась.
Чувство недосказанности душит и мне вновь некого винить, кроме себя.
А так хочется найти виноватого. Свалить вину за мою боль, за истерзанные сердце и душу на кого-то. Но за свои поступки и решения приходится брать ответственность на себя.
Искренне улыбаюсь ему и киваю. Надеюсь хоть ему эта ночь принесла облегчение и покой в душе.
— Прощай, Рус, — бросаю, прежде чем выпрыгнуть из машины и быстрым шагом скрыться за дверьми пекарни.
17
Руслан
Я идиот. Полный кретин! Как я мог думать, что одна ночь может утолить мой голод, а холодное, жестокое, мстительное равнодушие на утро может утихомирить тот хаос, что творится в душе.
Стало только хуже.
Раньше воспоминания о ней были блеклыми. А сейчас подушечки пальцев до сих пор покалывают от желания вновь ощутить нежность ее кожи, обонятельные рецепторы остро реагируют на любые запахи, напоминающие о ней. Словно заезженной пластинкой в голове крутятся звуки ее стонов, шепота моего имени. А перед глазами она. Чувственная, страстная, красивая до рези в глазах и боли в паху.
Я словно наркоман, который когда-то слез с иглы, а спустя годы снова ширанулся.
Все эти чувства вызывают лишь отвращение к себе.
А ведь с той ночи прошло почти три недели. Кажется моя ненависть к ней приобрела новые оттенки. Теперь она имеет цвет и запах, становится осязаемой.
— Руслан Тимурович, к вам посетитель. Он в фойе на первом этаже, — слышу голос секретаря через селектор, — Орловский Петр Михайлович.
Мне понадобилась целая минута, чтобы сообразить, кто это. Сердце непривычно подскочило. Что ему надо? А вдруг с Аней что-то случилось?
— Пусть его пропустят, встреть и проводи ко мне, — выдавливаю из себя.
Через несколько минут в дверь стучатся, не успеваю разрешить войти, как она открывается, Марина учтиво пропускает гостя. Перед уходом спрашивает нужно ли принести какие-нибудь напитки. Петр Михайлович вежливо отказывается.
— Добрый день! Все в порядке? Чем обязан? — мой голос звучит не очень дружелюбно, но это от волнения. Потому что выглядит отец Ани непривычно подавленным, растерянным. В прошлом мы не раз выпивали с ним во время семейных ужинов. И даже будучи изрядно пьяным всегда выглядел сурово, уверенно. Настоящий генерал.
— Да, ты извини, если потревожил. Но однажды я уже остался в стороне. Я же вижу, что-то произошло опять между вами. Она так мучается, но упрямо делает вид, что все хорошо. Жалеет мать, меня старика, непутевого отца. Я во многом виноват перед тобой, Анечкой. Не знаю, как она нашла в себе силы меня простить. Надеюсь и ты сможешь. Хотя пойму, если вместо прощения получу по морде.
— Петр Михайлович, ближе к сути, — поторапливаю его.
— Ты пойми, ей же всего 16 было. Маленькая совсем была. Для меня по крайней мере. Несколько месяцев реабилитации, депрессия. Мы тогда еще сына нерожденного потеряли, Маша так вообще позвоночник повредила. Был риск, что она не сможет ходить. Не до того было. Потом думал успею рассказать. Глазом моргнуть не успел, как Анечка вымахала. Девушкой стала взрослой. А потом у вас все так быстро закрутилось, завертелось. Хотел с тобой по-мужски поговорить, объяснить. Не успел. Анька сама все узнала и все решила. Запретила мне вмешиваться. А я из-за чувства вины смолчал.
— Так, стоп! — останавливаю этот сумбурный поток слов, значение которых не могу уловить. — Вы можете нормально объяснить, в чем дело?
Давно я не любовался ошеломляюще красивым видом, который открывается из панорамного окна моего кабинета. Внизу кипит жизнь, люди снуют туда сюда, машины медленно, но движутся. Даже солнце не стоит на месте, неспешно скрываясь за горизонтом, окрашивая небо в кроваво-красный цвет. Лишь я стою, вновь и вновь возвращаясь к прошлому. Уже столько лет. Но лишь сегодня картинки из прошлой жизни сложились в единый пазл, отвечая на мой единственный вопрос: “Почему?”
Откровение Петра Михайловича выбило почву из под ног.
Он думал, что знание истины поможет мне найти путь к пониманию и прощению. Впрочем, как и я. Но мы оба ошибались.
Разворачиваюсь, хватаю со стола ключи и иду на выход.
По дороге пытаюсь рассуждать здраво, но не получается. Пробки, идиоты на дороге лишь распаляют яростный огонь внутри. Прошу Марата через Таню пробить номер Ани. Он не подводит, справляется за пару минут.
Даже не помню, как добрался, пришел в себя, только, когда припарковался во дворе ее дома. Набираю Аню, и гудки отдаются звоном в ушах.
— Да, — ее голос звучит безжизненно.
— Я внизу, выходи.
— Рус, — выдыхает удивленно, — я не могу, я… — она мнется, пытается придумать отговорку.
— Не спустишься, поднимусь сам. У тебя три минуты. Время пошло, — сбрасываю звонок.
Ее дом хоть и в хорошем районе, плохо освещен. Потому свет, пробившийся из-за открытой двери подъезда сразу привлекает внимание. Ее и без того миниатюрная фигура кажется еще меньше. Вся сжавшись, закутавшись в кардиган в теплый летний вечер идет к моей машине.
Выглядит так, словно идет на заклание.
Я не выхожу ей на встречу, жду когда сама откроет дверь и сядет в машину. Я вообще не двигаюсь, боюсь стоит пошевелиться и меня взорвет. Наворочу дел.
Я должен услышать все от нее.
— Зачем ты приехал? — спрашивает тихо, устроившись на сиденье смотрит перед собой.
— Сегодня приезжал твой отец, — говорю тихо, еле сдерживаясь, чтобы не сорваться на крик. Аня вздрагивает, широко распахивает глаза. В них плещется страх и ожидание.
— Что он сказал?
— А ты не догадываешься? — вкрадчиво отвечаю вопросом на вопрос.
— Он не должен был, — мотает головой, вызывая новый прилив гнева.
— Давай, Анютка, — рычу, из последних сил сохраняя самообладание, — говори, твою мать! Исповедуйся!
Аня зарывается руками в свои волосы, еще больше съеживается.
— У меня была задержка. Я думала, что забеременела, обрадовалась. Правда, я хотела этого. Моего врача, маминой подруги не было. Меня принял другой специалист, он и рассказал мне, как обстоят дела. С тех пор ничего не изменилось. Детей я по-прежнему иметь не могу. Я хотела тебе рассказать, но я знала, что ты из благородства не оставишь меня. Обречешь себя на будущее без детей, а меня на пожизненное чувство вины. Я этого не хотела. Ты так хотел своих детей. Вот я и… — замолкла, глотая слезы.