Когда скорая наконец приехала, опоздав на некоторое количество минут относительно назначенного правительством срока в 8 минут, из нее танцующим шагом появились два бодрых и приветливых фельдшера в желто-зеленых комбинезонах. Их явное безразличие к серьезной ситуации, в которой я оказался, – весьма реальной перспективы смерти или жизни в качестве овоща – неприятно поразило меня, однако я, собравшись с духом, ответил на их вопросы: «как это случилось?», «каким местом вы ударились?», «где у вас болит?» и так далее.
Меня на каталке отвезли к автомобилю и доставили в госпиталь, причем не включая сирену по дороге, что еще более наполнило меня гневом. Неужели моя потенциально опасная для жизни травма не стоит того, чтобы включить сирену?
В приемном покое медсестра начала расспрашивать меня о том, как я получил травму, где именно находился в тот момент, в каком месте испытываю боль и так далее. После чего оставила меня посреди комнаты, все еще в инвалидном кресле и держащего грелку с тающим льдом, приложенную на 20 минут к моему поврежденному лбу. Врачи и медсестры проходили мимо меня, не удостаивая даже взглядом. Я чувствовал себя полностью забытым. «Что за ерунда здесь происходит?!» – наконец воскликнул я, так и не сумев привлечь к себе чье-либо внимание.
Тут из кабинки объявилась хмурая медсестра, велевшая мне перестать ругаться. Я извинился, сославшись на плохое настроение после травмы. Она перевезла меня в опустевшую кабинку и начала уже знакомый допрос: «как это случилось?», «какое место вы ушибли?», «где вы испытываете боль?» и так далее. Я ответил на все вопросы так же, как и прежде. «Доктор сейчас придет», – сказала она мне уходя.
Доктору, как мне кажется, потребовалось больше времени, чтобы прийти, чем фельдшерам – приехать. Когда я спросил у сестры о причине такой задержки, она ответила: «Через минуту будет». После этого прошло 10 минут, но доктор так и не появился. Боль сделалась сильнее, и я начал постанывать.
Наконец явился молодой врач, искренне извинился за задержку и ввел мне болеутоляющее. После чего спросил о том, каким образом я повредил голову, куда пришелся удар и в каком месте болит. Подавляя крепнущее раздражение, я вновь ответил на вопросы, не понимая необходимости четвертого описания несчастного случая. Во время всего пребывания в клинике я вел себя, безусловно, сварливо, грубо и всячески проявлял неудовольствие. Однако после того как вечером того дня я вернулся домой, меня осенило, что быть пациентом – хорошим пациентом – на самом деле ужасно трудно.
Люди часто обсуждают качества, характеризующие хорошего или плохого врача. Хороший врач, например, должен обладать необходимыми медицинскими и техническими знаниями, быть сострадательным, терпеливым, добрым, надежным, нравственно безупречным и к тому же уметь великолепно общаться. Но насколько часто удается нам услышать о хорошем пациенте? Никогда. Хороший пациент пока остается невоспетым героем клиники.
Существует удивительное сходство между добродетелями хорошего врача и хорошего пациента. Хорошие пациенты с сочувствием относятся к собратьям по несчастью и перегруженному медицинскому персоналу, терпеливы к ожиданию своей очереди и к ответам на часто повторяющиеся вопросы, с добротой общаются со всеми, правдиво излагают факты и не забывают вовремя принимать лекарства, но превыше всего понимают ограниченность возможностей медицины и ее не безупречную природу. Я не выполнил практически ни одного из этих требований. И если хороший доктор должен проявлять все эти добродетели и достоинства в условиях давления, создаваемого недовольными пациентами, взволнованными родственниками и в ситуации дефицита времени, хорошему пациенту следует проявлять их, испытывая физическую или эмоциональную боль.
В качестве пациентов мы должны подражать тем, кто страдает с благородной сдержанностью, и отвергать тех, кто, подобно мне, попав в легкую переделку, пренебрегает интересами других людей. Француз Дидро, писавший в XVIII веке, называл бедность и болезнь «двумя великими экзорцистами». Иными словами, истинная природа человека проявляется не тогда, когда, сидя в мраморном джакузи, он пьет шампанское, закусывая его виноградом, но когда он болен и несчастен. В подобные времена мы имеем дело с внутренним ядром человека, очищенным от претензий и поверхностности.
Таким образом, хороший пациент представляет собой наиболее подлинный тип человеческой добродетели. Собственное короткое, но позорное выступление в госпитале убедило меня в том, что поведение пациентов столь же заслуживает похвал и критики, как и поведение врачей, и что всех нас следует учить правильному поведению в богатой стрессами госпитальной среде. Пациенты, которые нам не нравятся