Джорджиана кивнула.
– С удовольствием придём.
Она снова обратила внимание на стол, её взгляд упал на вторую записку, ту, что предназначалась Анне и так и манила её открыть. У Джорджианы практически чесались руки, но она понимала, что лучше дождаться, когда Кросс уйдёт.
Казалось, он всё понял и весело проговорил:
– Не обращай на меня внимания.
Она сердито на него посмотрела.
– Почему она вызывает у тебя такой интерес?
– Я скучаю по тем временам, когда тайные послания приводили к тайным свиданиям.
Джорджиана пришла в раздражение.
– Нельзя считать послание тайным, если оно пришло в одиннадцать утра.
Он улыбнулся, и она поразилась открытому выражению его лица, которое не замечала у затравленного Кросса в старые времена.
– Оно тайное, если имеет отношение к мероприятиям, традиционно происходящим в одиннадцать вечера.
– Ничего подобного, – сказала она, разрывая конверт в отчаянной попытке доказать ему, что он ошибается.
Теми же чёрными чернилами, что и записка Чейза, в послании были выведены три строчки без подписи.
"У меня в особняке. В 11 вечера.
Приходи хорошо отдохнувшей.
И трезвой".
Щёки Джорджианы запылали с удвоенной силой.
Кросс рассмеялся, стоя в проёме.
– Ничего подобного?
Она выругалась, и он закрыл дверь.
Оставшись одна, Джорджиана позволила себе задуматься над словами на дорогой плотной бумаге, которая казалась слишком роскошной для такого простого послания. Или, возможно, всё было закономерно.
Уэст производил впечатление щедрого человека.
Она поднесла записку к носу, воображая, что сможет различить его запах, аромат сандалового дерева и мыла. Зная, что ведёт себя глупо.
Она похлопала листком по губам, наслаждаясь тем, как оно нежно их касается, словно поцелуй.
Словно поцелуй Дункана.
Джорджиана уронила записку, как будто та загорелась. Нельзя позволить Дункану захватить все её мысли. Сделав ему предложение, она не думала, что превратится в трепещущую нелепую девицу. Что помешается на нём. Попадёт под его влияние.
Заключив между ними сделку, Джорджиана хотела почувствовать вкус той жизни, которую якобы вела все эти годы, сделать те вещи, в которых её и так обвиняли. А потом она посвятит себя новой жизни, браку с мужчиной без единой искры страсти.
Страсть.
Чего-чего, а уж страсти им с Уэстом не занимать.
Но будь она проклята, если полностью передаст ему бразды правления.
Джорджиана потянулась за пером.
"Могу опоздать".
Ответ пришёл в течение часа.
"Ты будешь вовремя".
Глава 12
Как и в случае леди Г, с которой её сравнивали в печально известной карикатуре, возвестившей о возвращении нашей героини в общество, леди Д присуща гордая грация и непринуждённое очарование. Мы не единственные, кто это замечает, лорд Л не отходит от неё ни на шаг на каждом мероприятии.
✵ ✵ ✵
Вернёмся к другим новостям. Граф и графиня Х, возможно, не изжили в себе пристрастия к скандалам. Ходят слухи о запертой двери на недавней выставке в Королевском садоводческом обществе…
Дамский журнал "Жемчуга и Мантильи".
Начало мая, 1833 год.
Она приехала раньше.
За два часа до прибытия Джорджианы в его городской особняк Дункан вышел из конторы, задержавшись на ступеньках и подняв воротник пальто, чтобы защититься от холода. Пронизывающий ветер пронёсся по Флит-стрит, напоминая лондонцам, что, хоть по календарю и наступила весна, английская погода оставалась весьма своенравной.
Холод не особо беспокоил Дункана. Погода давала ему повод развести огонь и плотно задёрнуть балдахин над кроватью, чтобы уложить Джорджиану Пирсон на груду мехов и заняться с ней любовью, отгородившись от всего остального мира.
От одной непрошеной мысли об обнажённой и разгорячённой Джорджиане Дункан тут же возбудился. Большую часть дня он провёл, предвкушая вечер. И желая её.
Готовый заявить на неё права.
Он сделал глубокий вдох, желая избавиться от сладостной боли. До встречи с Джорджианой у него оставалось в запасе два часа. И даже больше, если судить по её остроумному ответу на его сегодняшнюю записку. Она опоздает из принципа, тем самым наказав их обоих.
Он накажет её по-своему, подумал он с плутовской усмешкой. Дункан доведёт Джорджиану до грани, когда она едва сможет мыслить и дышать, и будет не в состоянии думать ни о чём другом, кроме как о нём и своём отчаянном желании.