И, умирая, выживал
На ржавых плацах лагерей.
Чья кровь гудит в моей крови,
Чьи кости стали костяком
Моей страны, моей любви!
– Куда? – летящей напролом.
И, словно люди разных рас,
Вы разойдетесь стороной,
Не поднимая жестких глаз,
Пугаясь истины чужой.
Поскольку есть одна судьба
И жизни нашей краток срок,
И глушит времени труба
Души неслышный голосок!..
1974
***
На душе темно и тихо,
А закат – пунцов.
Дым мороза на Плющихе
Опалит лицо.
Я пройду, как тень косая,
Сквозь арбатский шум,
Ни к кому не прикасаясь,
Молод и угрюм.
Я пройду, упорным шагом
Об асфальт гремя,
За колючим белым прахом
Снежного огня.
За поземкой синеокой,
За ее живой,
Пробегающей вдоль окон
Ледяной струей.
Ночь надвинется с востока,
Заклубится тьма.
В снег желтеющий глубоко
Спрячутся дома.
И промерзшие деревья,
Обретая цель,
Растопырив веток перья,
Полетят в метель,
Где за тучей – небо сине
И – высок как дым –
Над покинутой Россией
Плачет Серафим.
И любя, и ненавидя,
Он скорбит, суров,
Пред собой круженье видя
Ледяных ветров.
Но, покуда сердце живо
И стучится в грудь,
Путь над бездною обрыва,
Путь во мраке,
Путь во страхе, –
Это тоже путь!
И уже не детство мира,
А его судьба,
Ты опять проходишь мимо
Самого себя...
1969; 1975
***
Птица дневная услышит ночную
Птицу, но слов не поймет.
Ветер, деревья нащупав вслепую,
В мокрые дебри уйдет.
Мальчик проснется, потянется к окнам.
В свете возникнет рука,
Матери сонной развившийся локон.
Так начиналась тоска.
Время стоит, как вода у плотины,
Льется за низкий затвор.
Лунного света зеленою тиной
Старый подернуло двор.
В доме вздыхающем душно и сыро,
Сумрак сгущается вновь.
Сердце одно в одиночестве мира.
Так начиналась любовь.
Жизнь беспредельна, как поле ночное.
Дышит отец тяжело,
Словно плывет сквозь теченье шальное,
В дно упирая весло.
Душу мою разрывала на части
Несовместимость стихий.
Счастье и горе. Горе и счастье.
Так начинались стихи.
1975
***
Жизнь сурова, но о том не плачу.
С противоречивостью людской
Плачу лишь о том, что быстро трачу
Эти дни с холодной синевой.
Плачу, что тяжелые мгновенья,
Как в песок студеная вода,
Не замедлив мерного движенья,
Сквозь меня уходят навсегда,
Что одна мучительная милость
Сердцу, одинокому везде, –
Гул ветвей и ледяная сырость
Кипарисов, вымокших в дожде.
1975
Миндаль
В феврале зацветает миндаль, –
Словно облако легкого дыма
Уплывает в промытую даль
По отрогам зеленого Крыма.
И, рождая томленье в крови,
Отражается в зыби зеркальной
Ослепительно-горькой, случайной,
Торопливой улыбкой любви.
1975
***
Черный дрозд пробегает в траве.
Дождь прошел – и опять посветлело.
И в усталой моей голове
Одинокая птица запела.
И свистит, и клекочет она,
И рассказ ее нежный несвязан,
Словно, бедная, снова пьяна
Ослепительным холодом вязов.
Словно всё, научилась чему,
Позабыла – и вспомнить не хочет!
И о счастье птенцу своему
Торопливо и страстно бормочет!
1975
***
Подкрашен небосклон,
Приклеен дым к трубе.
Как в легкий детский сон
Легко войти тебе!
Спят яблони в снегу,
В сугробах огород.
Как бы на берегу
Густых летейских вод
Ни горя, ни беды,
Все дремлет в тишине.
Уводят в дом следы
По снежной целине.
А в доме – печки жар,
И треск смолистых дров,
И елочный пожар,
И запах пирогов.
И вся семья вокруг,
И бьют часы, звеня...
О, радостный испуг
Бенгальского огня!
О, торопливый смех
Над времени рекой
Твоих любимых – всех,
Которых нет с тобой,
Где молодость твоя,
Встречая Новый год,
Из чаши бытия
Морозный воздух пьет!..
1975
***
Моей бабушке Марии Григорьевне Усиной
и, приютившей ее с моей маленькой матерью,
Марии Евграфовне Ермаковой, которая со дня моего рождения
была мне такой же родной
и близкой