Дэн расхохотался. Ему понравилось, с какой серьезностью Надя делилась знаниями.
– Это ты в университете почерпнула?
– Нет, в школе. Я ведь английский углубленно изучала. Американский вариант.
– Теперь и такому учат? – удивился он. – Ну-ка, перейдем на американский.
– Пожалуйста, – и девушка продолжала уже по-английски: – У нас была замечательная учительница. На каждом уроке она выдавала что-нибудь подобное – зато учиться было интересно. Даже мама стала со мной вновь учить английский. Сказала, им совсем не так преподавали: мучили правилами, а разговорной практики совсем не было. А вообще первые уроки мне мама давала, еще до школы. Покупала книжки, самые простые, которые я и по-русски наизусть знала, и читала мне их по-английски.
– У тебя вполне американское произношение.
– Раньше было хуже, это я здесь нахваталась. У меня музыкальный слух, нюансы ловлю.
– Ты на чем-то играешь?
– Немного на пианино.
– Я тоже. Правда, сто лет не играл. Возможно, разучился…
– А кем ты работаешь?
– Название должности тебе ничего не скажет, но в принципе я программист. Окончил ленинградский Политех, подрабатывал в компьютерном кооперативе. Мама тогда уже в Израиль уехала…
Санкт-Петербург, Россия, 1993-Й
В тот майский день Денис вернулся домой поздно, в начале двенадцатого. Нелли Леонидовна встретила его с опухшим от слез лицом.
– Что случилось, мам? – встревожился он.
Лет десять Денис не видел, чтобы мать плакала. Она молча прошла на кухню, он последовал за ней.
– Не могу больше! Надо уезжать из этой страны, – всхлипнула Нелли Леонидовна, опускаясь на стул.
– Уезжать? Ты чего, мам, с какой стати?
– Меня сегодня из трамвая выкинули, прямо в лужу, – сквозь слезы проронила она.
– Что?! – ужаснулся он.
– Какой-то мужик поднимался в трамвай вслед за мной, пихнул… Я ему вежливо говорю, мол, поаккуратнее, не вам одному ехать надо. А он: «Заткнись, жидовка!» И тут со всех сторон обернулись на меня, а глаза такие!.. Расстрельные глаза! Я решила выйти, не могла просто остаться. Повернулась к двери. Этот хам вроде посторонился, а когда я была уже на нижней ступеньке, пнул ногой в спину… На остановке людей было полно, но все равнодушно смотрели, только один старичок подал руку, помог подняться…
Денис в бессилии сжал кулаки. Нелли Леонидовна кусала губы, чтобы совсем не разрыдаться.
– Сынок, иногда мне кажется – вокруг одни черносотенцы, баркашовцы. На моей памяти такого не было, но я ведь знаю, что творилось раньше. А если они придут к власти? Вон как рвутся! Ельцин им благоволит… Это ведь тот же фашизм! Смотреть страшно, будто гестапо: черная форма и свастика! Они нас всех загонят за черту оседлости, а если еще хуже?.. В программе «Взгляд» говорили, кое-где уже устраивали настоящие погромы.
– Мама, успокойся. Попался один урод, а ты…
– Он не первый, и он не один. Их – тьма! Они нас всегда ненавидели, гнали, сажали в тюрьмы, убивали… О, бедный еврейский народ!
– Мама, ты что, националисткой стала?
– Это они националисты! Национал-патриоты! Фронт «Память»! Между прочим, вначале были безобидным обществом любителей истории… Однобокая у них история! И память однобокая. Я сорок шесть лет прожила советским человеком, а теперь стала еврейкой. И вот ведь парадокс какой – пока пятую графу не отменили, русским было все равно, даже если какой полукровка к ним примажется, а теперь им не все равно!
– Мам, ты так говоришь, будто всех русских ненавидишь, а ведь сама за русского замуж вышла!
Нелли Леонидовна вздохнула.
– Не удивлюсь, если и тебе припомнят национальность твоей матери.
– Ну уж, ты скажешь!
Денис лицом пошел в отца, все так говорили.
– Сынок, надо уезжать.
– Куда?
– В Израиль. Сонечка очень довольна. Пишет, язва ее куда-то подевалась, медицина там отличная. Как блокаднице, ей назначили хорошую пенсию. Фима служит в больнице, от оборудования в восторге. И Аркадий, он ведь в Германию перебрался, они созваниваются – тоже говорит, что прекрасно устроился.
– Мама, ты с ума сошла?! Что мы там будем делать?
– Жить. Спокойно жить. Здесь страшно, и с каждым днем становится все страшнее. Все уехали. Мои двоюродные братья. Троюродная сестра Лика с семьей буквально на днях собираются. Был бы дядя Гриша жив – тоже бы уехал.
– Мама, я никуда не поеду, – твердо заявил Денис. – Не хочу! Что мне там делать, без языка?
– Ты способный, сынок, выучишь. Там многие говорят на идиш, он похож на немецкий, а ты учился в немецкой школе. Английский, спасибо тете Лизе, у тебя, считай, свободный.