Конечно, это было только мечтой. Для такой, как я, это никогда не было реальностью.
Я знала это задолго до смерти матери и еще долго после, но горькое разочарование навсегда осталось на моем языке.
Прошло уже немало времени с тех пор, как я взяла в руки карандаш и приступила к рисованию. Я сомневалась, что можно потерять сноровку, но, глядя на свои пальцы, это только подтверждалось. Я не могла представить себе бальных платьев и нижнего белья. В последний раз вдохновение посетило меня, когда я была еще беременна Линкольном, после того как я сбежала от отчима и начала самостоятельную жизнь. У меня было не так много, но я была свободна, и этого было достаточно. Я создавала рисунок за рисунком, читала и смотрела, как люди оживляют их с помощью иголок и ткани, и хотела научиться этому искусству дальше или даже найти кого-то, кто бы занимался этим вместе со мной. Но тут родился Линкольн, и сокрушительная реальность моей жизни снова обрушилась на мои плечи.
Я не была свободна.
Никогда не была свободна.
Не прошло и недели после появления на свет моего сына, как отчим снова стал появляться и требовать от меня, я боролась, и в тот раз я победила. Но это был не последний раз. Это случалось часто, и каждый раз я боролась.
Это была моя жизнь.
Постоянная борьба и бегство. Я пыталась уберечь своего сына, борясь с прошлым, которое тянуло меня назад, и поэтому вдохновение творить отталкивалось от меня, а потом еще дальше, пока не превратилось в пятнышко в море хаоса.
У меня не было на это времени. Не было времени на то, что мне нравилось, когда я постоянно боролась за выживание для себя и своего сына.
Быть матерью-одиночкой — это сложно. Это не объятия, не хихиканье и не счастливая жизнь. Это работа, тяжелая работа, это борьба изо дня в день за то, чтобы на столе была еда, а в доме было тепло. Я готова умереть за своего сына, но бывали ночи, одинокие, бурные ночи, когда я хотела, чтобы этого никогда не случилось.
Если это делало меня ужасной матерью, то я должна была смириться с этим. Но эти ночи всегда проходили, эти мысли переставали существовать в тот момент, когда я видела лицо своего сына, видела эти большие ореховые глаза и копну темных волос, и когда он улыбался, мир словно переставал вращаться вокруг меня, потому что он был в моих руках.
Я никогда не жалела о Линкольне, ни капли, но мне часто хотелось дать ему больше.
Он заслуживал этого, по крайней мере.
Он зашевелился в моих руках, пока я лежала на кровати, прижимая его к себе. Этого движения достаточно, чтобы вывести меня из задумчивости, из воспоминаний прошлого и вернуть в настоящее. Медленно открываются его глаза, вяло хлопая большими черными ресницами, когда он фокусирует взгляд на моем лице.
— Привет, мой драгоценный мальчик, — улыбаюсь я.
На его щеках мгновенно появляются ямочки, и он сонно лепечет.
Прошла уже большая часть дня, и почти наступило время ужина и купания. Мне не следовало позволять ему спать так поздно, но он уже так вырос, что моменты, когда я могла просто обнять его, становились все реже и реже.
Я буду разбираться с последствиями этого решения, когда буду бороться с ним за сон в три часа ночи.
— Может, нам найти какую-нибудь еду? — спросила я с повышенным, но больше тихим голосом.
Сегодня меня никто не беспокоил. Никто не стучал в дверь и не врывался в дом, не было нежелательных визитов мужа. Это нервировало, но не было нежеланным. Я, по крайней мере, ожидала, что Камилла потребует побыть с внуком, но даже она оставила меня в покое.
Как только сонливость рассеивается, он вырывается из моих рук и ползет по кровати. Я ловлю его, прежде чем он успевает упасть, и ставлю на ноги, позволяя ему выйти из комнаты. По дороге стояло несколько охранников, но я не узнала ни одного лица. Я держусь рядом с Линкольном, чтобы убедиться, что он не свернет с пути и не упадет, а затем поднимаю его и несу вниз по лестнице.
Когда я спускаюсь на первый этаж, в доме становится жутко тихо.
— Ауу? — воскликнула я, крепче прижимая к себе Линкольна.
— Миссис Сэйнт! — Кольт окликает меня сзади, заставляя вздрогнуть, пока он бежит к нам.
— Кольт?
— Мистер Сэйнт сказал, что вы сейчас появитесь, — он проверяет часы. — Надо же, он угадал.
— Прости?
— Ничего.
— Где все?
Кольт отворачивается, не желая говорить на эту тему, а я закатываю глаза. Не то чтобы меня это действительно волновало, они могли бы хранить свои секреты.
Я поворачиваюсь к Кольту спиной и направляюсь на кухню, слыша его шаги за собой.