Чуть изменив маршрут и оставив подчинённых ненадолго на улице, он уже через минуту присоединился к ним с одеяниями для вечера, увязанными в аккуратный узел.
Поскольку они сделали небольшой крюк, изменённый маршрут теперь лежал по улице Лудильщиков.
На углу, прямо посередине брусчатки, поперёк улицы, в самом начале, стояла арба. Вокруг неё кудахтала какая-то бабка непонятной внешности, виртуозно матерящаяся сразу на нескольких языках.
Несмотря на незнание фарси и его дикарских ответвлений (типа пашто), ругательства все стражники из Метрополии понимали отлично уже после первого месяца работы.
— Ты смотри, как загибает, — развеселился один из державших девку.
Чуть позади арбы, стоя на одном колене, ладил слетевшее колесо голый по пояс тип, периодически бросавший ругающейся бабке снизу:
— Матушка, ну успокойтесь. Сейчас всё исправлю, не стоит оно вашей злобы…
Увещевания сгорбившегося над треснувшей осью мужика, однако, пропадали втуне: бабка угомоняться категорически не желала.
Кстати, увещевал мужик свою знакомую на одной из ветвей восточного туркана, стражникам во многом понятной.
Бабка, мало не прыгая вокруг поломавшейся арбы, в какой-то момент неловко ступила между камнями брусчатки. Охнув, взмахнула руками, и тряпичный свёрток в её деснице едва не хлестнул по глазам одного из стражников.
— Раскрой шире глаза, старая блядь! — рявкнул тот ей на ухо.
Поскольку, видимо, застряв ногой между камнями, женщина сходу не могла высвободить её быстро.
Ойкнув ещё раз, старуха чуть развернулась на одной ноге, повторно взмахнув свёртком.
— Да убери ты своё тряпьё, блядина старая! — рассвирепел окончательно стражник, второй раз едва успевая убрать глаза с траектории мелькающей в воздухе тряпки.
Покраснев от злости, он хлестнул открытой ладонью по руке бабищи, вышибая из её руки злосчастное тряпьё и заставляя её отшатнуться, не смотря на неподвижную ногу.
— И уберите своего ишака с этой улицы! — прикрикнул второй, примериваясь, как бы пройти: чтоб протиснуться дальше, одеждой предстояло обтереть пыльную стенку стоящего вплотную к дороге дома.
Возившийся с колесом тип незамедлительно поднялся на шум и тихий всхлип женщины (матери?), осевшей на мостовую и поджавшую под себя повреждённую ногу.
Мужик оказался бритым налысо, здоровенным парнягой, в возрасте от двадцати пяти до тридцати, с хмурым взглядом и шрамами висельника по всему телу.
Хамзу неспешная вальяжность лысого дебила почему-то разозлила донельзя:
— Убрал свой хлам с дороги, быстро! И суку свою заткни! — указал глазами на сидящую на дороге бабу полусотник по инерции, хотя невооружённым взглядом было видно, что это никак не муж и жена.
По возрасту, скорее, действительно мать или бабка. На лицо похожи не сильно, но и к разным народам не относятся. Возможно, и правда родня, хотя какая разница…
Лысый тем временем не спеша обошёл арбу по кругу, поднял с дороги оброненный старухой валик и встряхнул его в воздухе.
Свёрток оказался аккуратно сложенной частью формы. Если точно, полевой курткой, в рукава которой здоровяк не спеша просунул руки.
Стряхивая затем дорожную пыль с нагрудной нашивки за ранение, с нарукавного знака ветерана трёх кампаний и с нарукавного же шеврона (изображавшего оскалившегося пятнистого кота и цифру «ДВА» на красном фоне, что в совокупности означало чин сотника во втором батальоне полка «Барсы Султана»).
Ветеран, не сводя глаз со стражников, быстро нагнулся, подхватывая под руки невесомую старуху и вздевая её на ноги:
— Приглядите за повозкой, матушка, я сейчас с ними разберусь.
Сотник «Барсов Султана», катая желваки и плотно сжав губы, принялся обходить повозку по дуге в обратном направлении. Попутно он подцепил рукой унитарный наплечный матерчатый чехол (Хамза заметил эту часть штатного снаряжения только сейчас), из которого второй рукой сноровисто извлёк штатную же винтовку одной из последних моделей.
Вокруг сбитой с ног бабки уже голосила вторая, прибежавшая с той стороны дороги и призывавшая все небесные кары на головы грубых столичных туркан, не уважающих старость и попирающих чуть не смертным боем даже пожилых женщин.