– На одном курте зиму не протянешь, – замечаю, распутывая не так затягивающийся узел.
– О чём и речь, – по‑взрослому вздыхает Алтынай. – Особенности кочевого менталитета, как ты говоришь.
– Ну, есть способы заставить, – не соглашаюсь с Алтынай. – Просто с твоей позиции они не просматриваются.
– А с твоей, как они выглядят? – живо и непосредственно отставляет в сторону казан со взбиваемым маслом Алтынай. – Рассказывай.
– Пока не о чем, – откровенно говорю вслух. – Пока представляю только теоретически. Но знаю всё в деталях и хорошо. Просто надо на практике добиться успеха. Для этого придётся перепробовать массу паразитных вариантов и переделать много ненужной одноразовой работы.
– Что будет в итоге? – требовательно спрашивает Алтынай. – И я же не прошу подробностей. Просто обозначь, что за способ. С дочерью хана говоришь, я должна знать твои намерения.
– Скажу так: у меня ещё никогда не было такого, чтоб я не добился того, чего хотел. – Размышляю вслух. – Если это «что‑то» было мне по‑настоящему нужным. Ну или если я думал, что мне это по‑настоящему нужно. О самом способе заставить: у меня на родине был такой вариант. «Делай, как я!», назывался.
– Говоришь правду, – выносит вердикт Алтынай после паузы. – Да. Личный пример действительно может сработать… Но ты не договорил. Расскажи, что сейчас недосказал? – её палец требовательно впивается мне между рёбрами, заставляя вздрогнуть.
– Да нечего пока рассказывать. Вспомнил, как женился первый раз в девятнадцать лет. Добивался жены, как мерин морковки. У готовящих шужык перед тоем…
Алтынай долго и заливисто смеётся. Потом спрашивает:
– А конец истории?
– Развелись через двадцать и один день ровно.
– У вас так можно? – её брови удивлённо ползут вверх. – Ты, конечно, необрезанный, но… – она воровато оглядывается по сторонам и шепчет, – ты так уверенно изображаешь шиита! Кстати, кто ты?! И как так, что у вас можно бросить жену через три недели после свадьбы?!
– Это ещё кто кого бросил, – возмущённо шепчу в ответ. – Жена через три недели решила жить в другой, более богатой стране! Страна находилась к западу от моей и в те времена, когда мы женились, та страна считалась нам врагом! Ну, если и не совсем врагом, то уж точно недоброжелателем! Я тогда готовился идти в наше войско, у нас этому несколько лет учатся. Чтоб стать хотя бы полусотником, – перевожу, как могу, те реалии на местный язык . – Жена уехала в ту страну, а я остался в своей доучиваться. Вот и расстались.
– А‑а‑а, поняла. Ты не захотел переприсягать другому хану и менять войско, – задумчиво переводит для себя историю моего суперкороткого первого брака Алтынай. Тягуче глядя на меня.
– Ну, можно и так сказать…
– А как же правила, обычаи и шариат? – недоумевает Алтынай. – Как жена может бросить мужа? Хотя, ты же необрезанный… а жена была правоверная? Язычница? Кто?
– Ну, сестра, это всё же было весьма далеко и не тут, – не вдаюсь в подробности и детали. – И там вообще не в ходу ни шариат, ни какие‑либо другие Книги.
– Страшное, должно быть, место, – ёжится Алтынай, вызывая смех у меня. – Одни язычники и безбожники? Как целые страны могут жить без Истины Всевышнего в сердце?
– Не буду напоминать про единоверцев‑пашто, сестра… которым Вера не помешала… – замолкаю на полуслове, ругая себя мысленно, как могу. Из‑за украдкой вытирающей глаза Алтынай…
Вот же дебил… Нашёл себе, называется, грушу для битья и оппонента для спора…
Неожиданно для себя, обнимаю свободной рукой Алтынай за плечо и прижимаю к себе. Касаясь губами макушки.
Не выпуская узла на сетке второй рукой.
Как ни странно, срабатывает. И она через полминуты успокаивается.
– Да я понимаю, что по большей части дело всегда в людях, – уже спокойным тоном задумчиво роняет она, отстраняясь. – А не в правилах и законах. Но всё же, Вера – одновременно и освещающий путь свет, и оружие. Наверное, можно обойтись и без. Но, по мне, хорошо, когда это всё есть.
– Кто бы спорил, – не вдаюсь в теологические споры. – Кто бы спорил… Просто, как всякий инструмент, его работа очень во многом зависит от того, в чьих инструмент руках. И я бы не путал Веру и Религию, сестра… А сами руки держащих инструменты очень даже нередко бывают нечистоплотными.
– Ты сейчас так говоришь, как будто у тебя есть конкретные претензии, – с любопытством переключается на другую тему Алтынай. – Подробности будут? Или опять сошлёшься на то, что я ещё маленькая?
– Ну, если говорить об уме, то в сравнении со всеми местными ты просто аксакал, – признаю, ничуть не кривя душой. – А то и пара аксакалов. А что до претензий… Знаешь, пока готов только обозначить в общем и в целом, не указывая ни на кого конкретно.
– Давай, продолжай! – острый палец Алтынай снова впивается безошибочно между моими рёбрами.
– Меня очень настораживает или пугает, когда какая‑то группа людей, с одной стороны, проповедует и декларирует разумные и добрые идеи Десяти Заповедей и Семи Недопустимых Грехов, – пожимаю плечами. – Но это с одной стороны. А с другой стороны, когда среди этих самых людей со временем появляется кто‑то, зовущий сам себя «Наместником Бога на Земле», «Знамением Аллаха» или «Голосом Аллаха».
– А наместник бога на земле, это где? – непосредственно заинтересовывается Алтынай. – Я даже и не слыхала о таком.
– Да была одна интересная страна, – бормочу. – Не скажу, как она сейчас называется. На закат отсюда, через Срединное море.
Снова костерю себя второй раз за минуту, поскольку о наличии местного соответствия полуострову в виде сапога памяти Атени ничего не известно.
Не то чтоб я был не уверен в Алтынай (как раз наоборот), но бережёного, как говорится…
К моему везению, наша теологическая беседа прерывается появлением шумно вываливающегося в круг перед юртой мальчишки:
– Алтынай, там в твою юрту послание! – возбуждённо голосит тот.
– Без мужчины не пойду, – коротко роняет Алтынай в ответ, – жди.
Затем она исчезает в юрте, не запахивая, впрочем, полог (заменяющий двери). Внутри она быстро натягивая зачем‑то белый чапан (или как эта одежда у них называется?) , потом – что‑то типа диадемы на голову, вдевая в уши серьги и буквально за считанные мгновения преображаясь в образец почти что модели. Пусть и с ярко выраженным этническим уклоном.
Затем она выходит из юрты и, прихватив меня за рукав, почти что тащит за собой, поясняя на ходу и совсем не стесняясь любопытного паренька, семенящего рядом:
– Мне может понадобиться твой совет и помощь. Это наверняка от Наместника, сама могу быстро не сообразить, что отвечать. Плюс, может понадобиться говорящий на пашто.
– Понял, – моментально включаюсь. – Быстро поясни, как правильно действовать.
– Действуй, как моя правая рука. Я сама буду рядом и чуть сзади. – Двумя фразами ориентирует по формату протокола встречи Алтынай. – Если тебя надо будет поправлять, я вмешаюсь. Но до того момента, действуй по своему усмотрению. Всё равно ты самый умный и быстро думающий мужчина рядом со мной сейчас…
– Понял.
– Приветствую посланника Наместника Султана, – чуть удивлённо поднимает бровь Алтынай, подходя к странновато выглядящему в степи гостю, рядом с которым уже топчутся вездесущий Еркен и пара парней, как две капли воды похожих на него же. Видимо, родня Еркена.
– Приветствия Ханскому Шатру из Канцелярии Наместника, – церемонно и достаточно учтиво кланяется одетый явно по‑городскому мужик на ломаном туркане. Затем извлекая из недр своего одеяния какой‑то бумажный свиток и протягивая его в руки Алтынай.
Как предписывалось Алтынай, принимаю пергамент из рук чиновника и впиваюсь в него глазами. Не понимая ни слова, поскольку сама бумага написана тем самым, незнакомым мне, алфавитом, которым пользуется и Алтынай.
Если бы это было что‑то, хоть отдалённо напоминающее письменность пашто оттуда (не важно, арабской или персидской основы), лично у меня проблем с пониманием бы не возникло.
Увы, не всё коту Масленица.