– Почему так??
– Чтобы овцы всю траву вокруг себя не съели. И чтоб не перегонять их каждую неделю на большое расстояние. Стойбища рассыпаны по Степи по одному дневному переходу между кошами. В одной семье, как помнишь, было в среднем около десяти человек. В коше двадцать четыре юрты.
– Это было, получается, двенадцать тысяч наших всего? – быстро в уме делаю подсчёты.
– Было побольше, – грустно и уважительно смотрит на меня Алтынай. – Ещё же были дети… до голода… но ты спрашивал не об этом. Власть обсуждается только в нашем, ханском, стойбище. Остальные подчиняются.
– Ещё вопрос… А что выиграют местные от смены власти в коше?
– Нашу независимость. Если власть возьмёт Еркен. – Твёрдо отвечает Алтынай.
– Вот тут не понял, – неловко чешу за левым ухом.
Огорчаясь собственной недогадливости. Лично мне причинно‑следственные связи пока не ясны. Несмотря на обилие вводных.
– Он недальновиден. Непопулярен. Но честолюбив и хочет править. – Тремя фразами вносит ясность Алтынай. – Ради власти, готов на всё. А управлять и править – это совсем разные вещи. Вот он и его семья не понимают этой разницы…
Какое‑то время мы молчим, поскольку я удивляюсь некоторым недетским чертам Алтынай. И прикидываю варианты и расклады.
А она, видимо, просто по‑новому обдумывает свои прежние невесёлые мысли.
– У меня есть ещё вопросы. – Продолжаю после паузы. – Можешь сейчас довериться мне и ответить на пару вопросов, не задумываясь?
– Конечно, – чуть удивляется Алтынай. – У меня нет от тебя секретов.
– Тогда первое. Можешь сейчас сказать, не задумываясь, чего бы ты хотела больше всего? Не больше трёх желаний.
– Ты что, джинн? – начинает веселиться она в ответ, но осекается под моим укоризненным взглядом.
– Ты обещала ответить сразу и не задумываться, – напоминаю.
– Хорошо… Всего три? Тогда вот первое: чтоб вся семья была жива. – Вздыхает она. – Второе: чтоб условия нашей тамги не нарушались. И чтоб Наместник оказался справедливым человеком. Третье: чтоб мне достался достойный муж, которого я буду любить и с которым мне не нужно будет переживать, выживут ли мои дети…
– А теперь скажи, какие, по‑твоему, первые три желания у этого вашего аксакала, Еркена?
– Сесть на белую кошму, – не задумываясь отвечает Алтынай. – Это первое. Второе: чтоб никто не мог оспорить его первенства в управлении и во власти. Третье: увеличить имущество хотя бы вдвое. Без этого его в Степи будут продолжать считать безродным и нищим выскочкой. Думаю, так.
– Получается, для уважения в Степи имущество, то есть скот, всё же имеет значение? – заинтересовываюсь неожиданной лично для меня деталью.
Потому что из предыдущей истории у меня была прямо противоположная информация.
– Не всегда, – качает головой Алтынай. – Если хан по наследству – богатство не важно. Если вновь посаженный на кошму курултаем – имущество тоже не важно, вернее, ему сделают подарки. И он автоматически станет богат. Но если в случае как Еркен… То да. Возможность помочь бедным семьям в голодный год – единственный способ заслужить уважение.
Продлить легитимность, продолжаю мысленно .
– Слушай, а помнишь, ты что‑то говорила о передержке вашего стада пуштунами? Можешь объяснить?
– Животных в степи клеймят. – Улыбается Алтынай. – Если они наш гурт сразу загонят к себе, то при проверке, реши Наместник разобраться, это автоматически докажет их вину.
– А они собираются с этим как‑то побороться? – начинаю догадываться я.
– Да. Они отгонят стадо в нейтральное место, где его сложно найти. Там будут понемногу клеймить и отгонять к себе. Одним тавром за день больше двух сотен не заклеймишь, – поясняет Алтынай, видя мой вопросительный взгляд.
Ну да, логично. Полторы – три минуты на голову. Особенно если тавро ставится в двух местах; допустим, ухо и где‑нибудь ещё .
– А теперь скажи, чего ты больше всего боишься. Тоже три вещи. – Быстро спрашиваю, пока она отчасти расслаблена и думает о привычных хозяйственных моментах.
– Повторений такого голода здесь ещё раз, – снова не задумываясь отвечает она. – Тут всё же ещё многое очень чуждо… Второе, что могут начать обижать тебя, чтоб уязвить меня. Но это я только сейчас, с тобой, поняла… Третье, что могу потерять свободу.
– Давай начнём с третьего. – Настаёт моя очередь удивлённо открывать глаза. – Что значит, потерять свободу? У вас что, тюрьмы есть?
– Нет, – смеётся Алтынай, поводя плечом. – Не справлюсь с табунами и отарами одна. Те, кто будет помогать, начнут взвинчивать стоимость своей помощи. Постепенно обеднею и вынуждена буду выйти за того, на кого укажут…
– … Кажется, всё уяснил, – выдыхаю через какое‑то время под явно облегчение Алтынай. – Странно только, почему ты так спокойна? Ты разве не понимаешь, что как наследница хана ты живой никому не нужна? Если всё обстоит так, как сейчас видится нам обоим… Почему ты так спокойна?
– У меня сейчас нет ради чего жить. И ради чего имело бы смысл цепляться за жизнь, – спокойно отвечает Алтынай. – Я осталась одна. И я не могу накормить кош. Мне нечего дать людям в обмен за белую кошму.
Мда… знакомая картина…
– Насчёт накормить, это МЫ ещё посмотрим, – бормочу. – Не хочу обнадёживать заранее, но пара мыслей у меня есть… Сестра, скажу так. У меня был начальник. Вот он говорил золотые слова: "Никогда не умирай раньше времени".
– Хорошая мысль, но не уверена, что точно её понимаю, – косит на меня взглядом Алтынай, с тревогой глядя на какого‑то местного мужика, направляющего свою лошадь (или коня) прямо на нас.
Похоже, наши психологические реконструкции на песке не укрылись от чьих‑то глаз. Поскольку действия мужика явно выходят за рамки долженствующей ситуации вежливости.
Его лошадь подходит слишком близко и наступает левым передним копытом на наши записи.
Поднимаюсь с корточек и гляжу в глаза мужика. Который спокойно и холодно смотрит с коня, даже не спешиваясь.
Перед дочерью хана.
Я уже догадываюсь, откуда и куда дует ветер, плюс мой статус гостя имеет свои плюсы. Какие‑то обычаи я всё же знаю. И в эти игры с аборигенами можно играть вдвоём, а не только в одни ворота.
– У тебя невежливая лошадь, уважаемый, – спокойно говорю мужику и без лишних расшаркиваний прикладываюсь кулаком по морде его коня.
Изо всех сил, качественно перенося вес с ноги на ногу и изображая молодого Тайсона.
Лошадь с удивлённым ржанием валится на бок как минимум в нокдауне. Погребая под собой не менее удивлённого седока.
Алтынай беззвучно смеётся, не вставая с корточек, и одними губами беззвучно обозначает мне:
– СПАСИБО .
– Не за что, сестра, – чинно киваю я и, не обращая больше внимания на мужика с лошадью, присаживаюсь на корточки рядом с ней обратно. – Я уважаю гостеприимство твоего коша, Дочь Хана, – продолжаю исключительно для ушей барахтающегося под конём мужика и для пары соседей, подошедших к нам от соседних юрт. – Но там, откуда я родом, коням нет хода туда, где едят люди. У вас иначе?
– У нас также, Атарбай. – Царственно кивает Алтынай, глаза которой смеются.
– Помочь твоему джигиту выбраться из‑под коня? – с сомнением гляжу на переплетение тел в шаге от нас.
– Он справится сам, – уверенно отрезает Алтынай. – А ты сильно бьёшь, брат!
– Не особенно, – искренне отвечаю, что думаю. – У нас был парень, легче меня намного. Правда, он жил на поколение раньше меня… Вот он ударом кулака, говорят, сбивал с ног быка. Причём я это слышал от многих людей.
– Он был так силён? – удивляется один из подошедших соседей, с интересом прислушиваясь к нашему разговору и не обращая внимания на мужика и коня, пытающихся подняться друг с друга. – Как его звали? Это было в каком‑то войске?
– Нет, силён был не особо, – качаю головой. – Скорее просто умел хорошо бить. Прошу прощения, уважаемый, его имя вам всё равно ничего не скажет.
Я слегка увлёкся. Хорошо, что подошедшие люди основное внимание переключили на горе‑наездника (двойной каламбур), наезжавшего на нас.
Потому что я не знаю, как объяснить в местных реалиях так не кстати пришедшего на ум Валерия Попенченко, обладателя кубка Вэла Баркера и заслуженного мастера спорта СССР по боксу. О котором у нас по инерции пересказывали легенды ещё много поколений спортсменов после него. И который, говорят, действительно сбивал ударом кулака с ног быка.