– Получается, всё говорит за то, что он от них каким‑то образом скрылся и сбежал дальше. Вопрос, куда? – постукивает пальцами по столу Валери.
– Да, – кивает Пун. – Если бы он остался хотя бы и в стомильной зоне, наши в отряде бы его давно обнаружили и вытащили. Даже по частям… А тем более, если он жив. – Пун вопросительно смотрит на мэтра Хлопани, тот ещё раз утвердительно кивает. – Вообще, зная Худого, я бы предположил, что он со всем своим маразмом двинул туда, где его не ждут… А вот где его не ждут – мне пока в голову не приходит. У кого‑нибудь есть идеи?
– В глубине территории, – автоматически пожимает плечами уоррент, что‑то прикидывая. – С его‑то рожей, только в Султанат соваться. В той его части… Там же его полесскую харю за версту видать.
– Хм, не подумал, – неожиданно погружается в себя Пун. – Батя, нет. Ты чуть ошибаешься. Если он захочет, он там пройти может. Язык знает, обычаи тоже. У него ж жена из их людей была – а он жену любил. Они и между собой на её языке говорили, я сам видел… но другое дело: если б он был в зоне кочевников‑туркан, я бы всё равно об этом знал. От наших… И местные наши коллеги в Кименистане тоже бы знали. Там специфика такая, тайны долго не хранятся. Если говорить именно об этом районе. А вот южнее уже я не уверен, что он бы мог скрыться.
– Мог. Южнее скрыться он тоже мог. – Степенно кивает Хлопани. – Считайте это моим экспертным мнением.
– Как? – поворачивается к Хлопани уоррент. – Южнее же земледелы‑варвары, потом – вообще горцы и всякие пашто?
– Он может быть готов и к реалиям того региона, – вежливо, но твёрдо настаивает Хлопани, – причина не может быть предметом моего рассказа, прошу извинить. Долг учителя и мастера; я не могу это рассказывать без разрешения ученика. Но примите как данность: только на его жизненный опыт исключительно у нас, вам полагаться не стоит. У него могут всплывать неизвестные даже вам знания и навыки. Просто примите как данность.
– Даже неизвестные мне? – с сомнением переспрашивает Пун.
Хлопани молча утвердительно кивает в ответ.
– Хм, никогда не думал, что Худой может от меня что‑то удержать настолько в секрете, – недовольно бормочет Пун.
– Это не секрет. Ему просто не хватило времени разобраться в себе. От тебя специально ничего не скрывает. – Коротко роняет мэтр Пуну. – Не волнуйся. Это не личное, это профессиональное, по нашей с ним линии. Перестройка сознания, она ещё не завершена. Ты часто докладываешь в середине учебного или тренировочного процесса о промежуточных результатах?
– Никогда, – понимающе кивает Пун, удивлённо поднимая бровь. – Ты смотри… кто бы мог подумать… Я же не знал. Тогда говорю с уверенностью: он двинул на юг. Через кочевников‑туркан, поскольку я бы знал, что он среди них, если бы он там задержался. Далее, скорее всего, через оседлых земледелов, как там они называются… И дальше.
– Почему дальше? – Декан с интересом переводит взгляд с одного участника беседы на другого.
– Потому что в приграничной зоне всё всегда известно и нам, и нашим «коллегам» с той стороны. – Терпеливо повторяет объяснения Пун. – Почему он не стал оседать среди земледелов, лучше объяснит Батя, – Пун указывает глазами на уоррента. – Я чувствую, но объяснить не смогу. Не тот профиль.
– Потому что оседлая крестьянская земледельная община может что угодно. Кроме как принять и спрятать чужака. От властей. Особенно на землях Султаната, – поясняет уоррент. – Считай это аксиомой, – уоррент, нимало не стесняясь, глядит на Декана, обращаясь «на ты». – Если хочешь подробной аргументации, могу отвести тебя на один интересный курс. В нашем Управлении. Там как раз о внедрении и легализации… и сословиях, для этого никак не подходящих.
– Получается, предварительно можем быть уверены, что хавилдар жив, – полувопросительно – полуутвердительно итожит Декан. – Вероятнее всего, пошёл на юг и сейчас находится вне досягаемости наших возможностей ему помочь. Так?
Все присутствующие молчат, переводя взгляды на уоррента. Который что‑то обдумывает минуты полторы, потом отвечает:
– Я не думал в таком разрезе. Если он до земель Пушту дошёл, или повернул куда, это надо выяснять через другие сети. И другими способами… попробую. Но тут счёт будет на месяцы, сами понимаете, почему…
– Ну тогда последний пункт. Касается всех. – Декан как‑то незаметно подбирается и становится ещё более серьёзным. – Срок, отводившийся на возможную реабилитацию Аспана Бажи истёк. Есть ли смысл дальше удерживать его тут?
– Я с самого начала предлагал его передать родственникам, – хмурится Валери. – Пусть бы они его и выхаживали. Наши и так сделали невозможное: дотащили его в стазисе сюда. Живого.
– Передача его родственникам, без попыток спасти, была бы равносильна нашему признанию личной заинтересованности. – Задумчиво возражает Декан. – Да и моральный аспект. Он всё же, недолго, но считался одним из нас.
– Считался и был – это разные вещи, – качает головой Валери. – Особенно в свете приходившей информации. О его несанкционированных контактах на маршруте выдвижения.
– Этого вслух не объявишь. Но это уже и не важно, – миролюбиво и успокаивающе говорит Декан. – Срок вышел. Мы действительно не можем сделать ничего. И любой целитель подтвердит наши слова, что мы искренне пытались сделать всё, что могли.
– Ну так уведомляем родственников – и пусть забирают тело? – сводит брови вместе Валери.
– Уведомишь сам. – Хлопает ладонями по столу Декан. – Чтоб между вашими фамилиями не осталось недосказанности. К тому же, ты куратор курса.
– Принял…
– Если хотите, это могу сделать я, – прорезается со своего края Пун, явно находящийся в курсе всей подоплёки событий касательно Бажи. – Если хотите, могу официально, под статусом Соратника, объявить о своём личном недоверии всей фамилии. На основании… вы понимаете. Не буду трепать языком.
Валери и Декан ошеломлённо переглядываются, затем Декан поворачивается к Пуну:
– Мы о такой возможности даже не думали. Вы уверены?
– У нас в войсках всё просто, – пожимает плечами Пун. – Если на тебя можно положиться – все ради тебя пойдут на всё. А уж если о тебе практически доказано, что ты в лучшем случае неблагонадёжен… Я скажу больше. Я бы очень просил вас передоверить лично мне передачу тела его родственникам. Вы можете присутствовать. Но предупреждаю заранее: разговор лёгким не будет. И выражений я подбирать не буду. Как и стесняться в них.
– Почему? – вопросительно поднимает бровь Валери.
– Две причины. – Спокойно отвечает Пун. – Даже три… Первая: я всегда, всем, в любых серьёзных ситуациях говорил и говорю только то, что думаю. Особенно если предметом обсуждения является служебный долг либо честь. Даже Её Августейшеству. Не взирая на чины и регалии.
Присутствующие хмыкают, а Пун продолжает:
– Второе. Мне не чужды эмоции. И если недостойный человек чуть не замарал нашу репутацию, я сейчас о погранвойсках, я буду вносить ясность в ситуацию до тех пор, пока лично не посчитаю, что инцидент исчерпан. В случае конкретно с Бажи, у меня есть масса вопросов к старшим в его роду: действовал ли он сам либо по наущению?
– Вы же понимаете, что ответов не получите? – с интересом подаётся вперёд Декан. – Хотя мысль интересная, чего уж… Но тут не граница. Увы. И не войска. Они найдут массу способов уйти от ответа.
– Господин Декан. Наша специфика такова, что иногда приходится вступать даже в заранее проигрышный бой. – Пун выделяет слово «наша» интонацией, явно имея в виду род войск. – Просто потому, что кроме нас, бывает, больше некому в конкретный момент защищать границу. И не важно, сколько нас оказалось в конкретный момент на конкретном участке, трое или взвод. Здесь то же самое. Я вижу прямую угрозу. И молчать о ней не считаю правильным.