Он вышел на сцену тоже слева. Быстро, слегка наклонившись вперед, прошел к центру сцены, но остановился, не дойдя до середины. Стремительно и угловато поклонился. Похлопал актерам. Еще раз поклонился. И так же быстро ушел. Зал продолжал его вызывать.
Аплодируют исполнители. Но он больше не выходит.
Потухли жужжавшие в боковых ложах прожектора. Отгремели аплодисменты. Шумно споря, разошлись зрители.
Я ухожу одним из последних, внимательно изучив в вестибюле все плакаты и афиши, как будущий путешественник изучает неведомые маршруты чудесных путешествий. План ближайших посещений ГосТИМа выработан. Домой идти не хочется. Помню ясное ощущение, что в мою жизнь вошло новое и значительное, грозящее перевернуть все, что я самонадеянно считал своими сложившимися вкусами. И казалось непонятным, как я мог жить спокойно и беспечно, не зная этого.
Морозная московская ночь висит над площадью. Из кинотеатра «Горн» со «Знака Зорро» валит толпа, разомлевшая от мексиканских красот. На углу у пивной — пьяный скандал. Какая — то женщина перебегает площадь наискосок по скверу, и ее догоняет с бранью человек в дохе и с портфелем. Ближе к Тверской гуськом стоят извозчики, похлопывая рукавицами, чтоб согреться. Сияет огнями вход в казино. Трамвай «Б» делает последний круг вдоль Садовых.
Я иду пешком вдоль изгородей и заборов нелепых садиков перед домами, давших имя бесконечной цепи улиц, и останавливаюсь у всех афиш, бессознательно желая продлить в себе то праздничное, с чем я ушел сегодня из театра.
Уже около площади Восстания меня обогнала пара.
Я сразу узнал обоих[14]. Она играла сегодня Аксюшу. А он — это был он.
Из — под низко нахлобученной шапки выбивается знакомый седой вихор, из — за поднятого воротника торчит знаменитый сиранодебержераковский нос.
Он крепко держит под руку спутницу. Она громко говорит и смеется. Я слышу, как он останавливает ее нежно и твердо: надо беречь горло — мороз…
За спиной еще голоса и смех. Сначала меня, а потом их нагоняет группа молодежи.
Они все летят, раскатываясь по льду, перегоняя друг друга и наполняя своими голосами ночь. Некоторые без шапок, другие без пальто, в свитерах и коротких тужурках. По всему видно — они спортсмены и не боятся холода. Кроме того, им, наверно, в среднем по девятнадцать лет. Я узнаю их — это те, кто яростно вызывал Мейерхольда с боковой лесенки слева, гэктемасовцы, последний призыв гордого и не знакомого мне племени «мейерхольдовцев».
Обгоняя его со спутницей, они на всю площадь кричат ему: «Спокойной ночи!» — и он, рассмеявшись, кричит им вслед: «Спокойной ночи!» И вот они уже на той стороне площади, где начинается Новинский бульвар.
Мне не по пути с ними. Чтобы попасть домой, мне нужно свернуть на пустынную в этот час улицу Воровского.
Что — то похожее на зависть жалит меня.
Я иду и думаю об этой счастливой молодежи — его учениках. Чего бы я не дал сейчас, чтобы быть с ними!
Вчерашний провинциал, рано вымахавший подросток, учащийся во «второй ступени» и удирающий с вечерней смены, чтобы попадать в театр, еще недавно простаивавший часами во дворе Художественного театра в ежесубботней лотерее дешевых билетов и до хрипоты вызывавший Качалова после «У врат царства»[15], я возвращаюсь домой один, взбудораженный, захваченный, уязвленный, предав за один вечер свои прежние театральные симпатии и заболев страстной завистью ко всем, кто видит каждый день этого необычайного человека, — к его ученикам, театральным осветителям, капельдинерам и гардеробщикам…
Где — то тут же вскоре — премьера «Ревизора».
Помню не очень восторженный зал, наполненный (на этот раз до предела) театральной, премьерной публикой. Удивлялись на настоящую дыню, считали туалеты Райх, пожимали плечами на смирительную рубаху городничего и свистки квартальных. Успех был, но с привкусом скандала. В антрактах уже рождались вскоре обросшие бородами остроты о вертящихся в гробах классиках[16]. Но помню и напряженно — внимательное лицо Луначарского, потрясенные глаза Андрея Белого, молчаливого Михаила Чехова[17] в коридоре, от которого словно отскакивали колкие замечания и критические ухмылки.
14
Имеются в виду Мейерхольд и его жена, ведущая актриса Театра Мейерхольда, Зинаида Николаевна Райх (1894–1939), бывшая жена (1917–1920) Сергея Есенина. В спектакле «Лес» она исполняла роль Аксюши. В дневнике писателя Юрия Львовича Слезкина (1885–1947) есть фрагмент, высвечивающий отношения Райх и Мейерхольда:
«20 октября 1934 года.
Заходила к Оле актриса, цыганка Сантина. Замечательные вещи рассказывала о своей матери, содержательнице цыганского хора в Стрельне. У нее на квартире перебывала тьма интересного народа — от Рябушинского до Мейерхольда. Как — то Мейерхольд приехал к ней с Райх — это уже во время НЭПа. Цыгане пели. В. Э. попросил спеть ему его любимый романс «Прощальный». Запели. Райх сидела на диване, голову откинув к стене. И вдруг по щеке ее одна за другой покатились беззвучно слезы. Мейерхольд заметил. К ней: — Не надо, Зина!
Но она молчит, отвернулась, а лицо все залито слезами. Через несколько минут он опять к ней — да перестань же! А она точно бы его и не видит. Тогда внезапно сорвался он с места, к окну, и видим: трясутся плечи, зарыдал. Хор смолк, и все в слезы… Долго плакали.
— Нам этого большого человека жаль, ему — жену свою, а ей?.. Может быть, Есенина вспомнила. Он эту песню тоже любил… Не стали после того петь больше. Посидели они недолго, тихие, и уехали».
15
Василий Иванович Качалов (наст. фам. Шверубович; 1875–1948) — один из ведущих актеров Художественного театра; спектакль «У врат царства» по пьесе КГамсуна, где Качалов исполнял роль Ивара Карено, ученого — философа, шел на сцене МХТ с 1908 г. на протяжении трех десятков лет. Успех Качалова в этой роли бунтаря против несправедливости, жестокости мира был столь велик, что однажды публика не только устроила овацию после спектакля, но и понесла актера из театра на руках.
16
Постановки «Леса» (1924) АН. Островского и «Ревизора» (1926) Н. В.Гоголя были настолько неожиданны, революционны, что вызвали массу дискуссий. При этом часто обращали внимание на чисто внешние приемы (например, зеленые парики в «Лесе»). Однако многие творческие личности оценили по достоинству новаторство Мейерхольда. Так, В. Маяковский, выступая на диспуте о «Ревизоре», сказал: «Для меня вся ценность в этом спектакле в режиссерском ухищрении, авторской перемене, стремлении тем или иным способом взбодрить спектакль и преподнести его в острейшей сатире, в той же режущей прямолинейности, в том содрогающем величии, в каком это сделал Гоголь» (Маяковский В. В. Поли. собр. соч. Т. 12. М., 1959. С. 307).
17
Имеется в виду Михаил Александрович Чехов (1891–1955), актер Московского Художественного театра, режиссер, педагог. В 1928 г. он эмигрировал, сначала в Европу, затем в США