В то время, когда я жил на квартире у Милана (Манчо), на втором этаже того же дома неожиданно поселилась женщина из одного трынского села, видимо, из-за близости к минеральным источникам Овча-Купели. Думая, что она меня не знает, я не здоровался, когда встречал ее во дворе или на лестнице, и не разговаривал с нею. Она лукаво поглядывала на меня уголком глаз, словно хотела сказать «Ты притворяешься, но я тебя выведу на чистую воду».
Как-то утром, когда я читал во дворе, она остановилась возле меня и принялась расспрашивать:
— Ты что, молодой человек, здесь делаешь?
— Я студент, готовлюсь к экзаменам.
— А откуда ты?
— Из Фердинандской околии, — ответил я ей, и тут же подумал, что моей конспирации пришел конец.
— А как тебя зовут? — упорно, словно застав меня на месте преступления, допытывалась она.
— Митко, — сказал я, рассчитывая, что жена Манчо так же назвала ей меня, да и соседи знают меня под этим именем.
— Какой ты Митко — ты Славчо из Боховы… Зачем обманываешь меня, ведь я хорошо знаю и тебя, и твою мать! Она же приходит к нам на мельницу!
Женщина продолжала долго и обстоятельно объяснять истоки нашего знакомства.
— Раз так, то и незачем расспрашивать, — заявил тогда я ей. — Я знал, что мы с тобой знакомы, и потому решил пошутить. Хотел проверить, насколько ты физиономистка.
— Да, но я ведь пожилой человек, почему же ты со мной шутишь?
— А что тут такого — шутить можно с каждым: и с молодым и с пожилым, — ответил я любопытной женщине и уставился в книгу.
Поняв, что у меня нет охоты разговаривать, она отошла в сторону, сняла висевший на заборе купальный халат и отправилась принимать ванны.
Хотя весь этот разговор происходил в форме довольно невинной, но все равно, женщина эта уже знала, что я живу здесь, и могла, сама того не желая, выдать меня.
Вечером пришел Манчо. Я рассказал ему о случившемся, и мы решили рассказать нашей соседке правду и предупредить, чтоб она никому ничего не говорила.
Случилось так, что вскоре приехал сюда и ее муж. Это оказался Тодор Стойчев, или как его все называли — бай Тошо, из села Забел, с которым мы были хорошо знакомы. Когда-то он был шофером и не раз бесплатно подвозил меня, ученика трынской гимназии, в автомобиле в город, чтобы я не рвал постолов и поспевал к началу занятий. А сколько раз ученики пачкали кислым молоком красивую обивку машины, а он только качал головой, добродушно бормоча себе под нос ругательства, и говорил:
— Ну — все! Больше вам автомобиля не видать! Вам не учиться, а коров пасти.
Но проходило какое-то время, и мы снова набивались в автомобиль к баю Тошо. И так год за годом, пока гудел его мотор, хотя ни с кого из нас он никогда не взял ни гроша. Мы были его самыми исправными клиентами. Позднее он продал машину и купил мельницу, но и став мельником, бай Тошо по-прежнему оставался добрым, отзывчивым человеком, продолжая стоять на коммунистических позициях.
Когда именно приехал он к нам в Овча-Купель, я не видел. Встретил его как-то утром в коридоре и по выражению его лица понял, что жена посвятила его в наш разговор. Он поздоровался, и первыми его словами было:
— Уж очень она слышна эта чертова машина. Хозяева догадаются и выдадут тебя.
Я удивился: о какой машине речь?
— Да о той, на которой ты печатаешь. Тарахтит целую ночь, все слышно. Неужто нельзя как-нибудь поубавить шум? — упрекнул меня бай Тошо.
Я никак не мог понять, откуда он взял, будто кто-то печатает на машинке, но попытался его уверить, что у меня нет машинки и я не могу работать на ней. Он поглядел на меня как-то особенно, словно хотел сказать: ты меня не обманешь, — я стреляный воробей, — а может, даже обиделся, что я скрываю от него — коммуниста — такую мелочь. Только когда я поделился своими сомнениями с Манчо и его женой, выяснилось, что стук этот издавала детская люлька, в которой Эфросина укачивала маленького Васко. Посмеявшись от всей души над излишней подозрительностью бая Тошо, я рассеял его сомнения и успокоился сам.
Еще при этом первом разговоре он уверил меня, что сохранит все в тайне; а уезжая, оставил мне двести пятьдесят левов.
Вскоре семья Манчо уехала в село Главановцы — на его родину. В одной из комнат нижнего этажа с его согласия, опять-таки ради минеральных ванн, поселилась какая-то пожилая дама из Софии с маленьким внуком. Она была очень гостеприимна и болезненно любопытна. Непрерывно принимала и провожала гостей и не переставала интересоваться моей личностью. Чтобы удовлетворить ее любопытство я представился студентом богословия, предварительно узнав имена почти всех профессоров богословского факультета. Но это лишь навлекло на меня новые неприятности, потому что дама была знакома со многими из них, и я то и дело попадал в неудобное положение, не обдумав всего вовремя и до конца. Кроме того, она была очень набожна и пользовалась каждым случаем, чтобы расспрашивать меня относительно смысла и значения различных религиозных таинств, а тут я был совершенно беспомощен. Но не только в этом крылась главная причина того, что я вынужден был расстаться с этой, в остальном удобной квартирой. К соседке моей приходили различные посетители и насколько я мог судить по ее нескрываемой симпатии к гитлеровцам, все ее гости были нашими врагами. Исключением, видно, был только ее зять, и поэтому она искала случая заменить его более подходящим.