Я вынужден был оставить на некоторое время квартиру Манчо. Но куда податься? Знакомых, у которых я мог бы скрываться, было немного.
На помощь мне пришел солнечный и жаркий июль. На сочных лугах пышно цвели травы, и воздух был напоен их ароматом. Теперь можно спать и под открытым небом, без постели и одеяла.
Как-то неподалеку от дома Манчо косил траву пожилой крестьянин, еле двигая тупой косой. Глядя на него, я почувствовал, что в мне вспыхнула моя былая страсть к косьбе, не сдержался и направился прямо к нему. По его обожженному солнцем лицу струйками стекал пот, рубаха вся промокла, руки дрожали. Я попробовал косить. Хоть и давно уже не брал я в руки косу, но навыки сохранил. Однако коса очень уж затупилась. От молочая на ее лезвии образовалась зеленая корка, отчего она скользила по траве, как палка. Я наскоро отбил косу, наточил и пустил ее гулять по лужку. Теперь она врезалась глубоко и, шипя как змея, ровными рядами отбрасывала сочную траву, а земля вслед за ней становилась похожей на свежевыбритую макушку.
— Ты гляди, до чего она сильна, моя коса, словно бритва косит! — заметил крестьянин. — А меня не слушалась, видно, в плохие руки попала.
Понравилась ему моя работа, и он предложил скосить ему еще один лужок. Я спросил, где, мы сговорились. На следующий день я явился к нему и принялся косить с прежним увлечением.
Так под именем Митко, студента из Фердинандской околии, я скосил не только лужок этого крестьянина, но и половину луга его соседа. Но я почему-то настолько полюбился соседу, что вынужден был сбежать от него, хотя работы мне хватило бы почти на все лето. Оказывается, у моего нового работодателя были две дочери. Хоть, я и не давал ему ровно никакого повода, он вдруг в открытую принялся меня уговаривать пойти к нему в зятья: тогда он, мол, заведет корчму и денежки, дескать, загребать будем, и я университет кончу. Вполне понятно, что мне было вовсе не до женитьбы, и под тем предлоге», что начинаются экзамены, я бросил косьбу и снова перебрался к Василу Петрову.
Надо было что-то делать, бездействие меня тяготило. Именно тогда, когда партия призывала всех своих сыновей и дочерей к самоотверженной работе, я сидел без дела, и это особенно мучило меня. С нетерпением ждал я условленной встречи с Якимом. «Какое же это будет задание?» — вот что волновало меня и делало еще более нетерпеливым.
Прошел уже почти год после вторжения гитлеровских войск на территорию Советского Союза. Война была в разгаре. Фашистам удалось к югу от Москвы вбить глубокие клинья в линию фронта, они рассчитывали обойти советскую столицу и отрезать Кавказ от северных районов. Германская армия все еще вела наступление, а советские войска отступали. Положение советского народа день ото дня становилось все труднее. Это находило широкое отражение и у нас в Болгарии. Одни сочувствовали советским людям, другие наблюдали как зрители и воздерживались высказывать свое отношение, а третьи были явно на стороне фашистской Германии, потому что военная обстановка обеспечивала им быстрое обогащение.
Успешное наступление немцев на Восточном фронте сопровождалось у нас бешеным полицейским террором. Военно-полевые суды работали круглосуточно, вынося сотни смертных приговоров. Много коммунистов было повешено или расстреляно, а тюрьмы и концентрационные лагеря заполнены людьми, которые несмотря ни на что стремились к свободе и изо всех сил боролись за нее.
После зверских избиений и пыток в июле 1942 года были расстреляны члены и сотрудники Центрального Комитета партии, и среди них член ЦК Антон Иванов и народный поэт Никола Вапцаров, а многие старые коммунисты сидели в тюрьмах уже — кто десять, кто пятнадцать лет. Нелегальная работа партии была вверена самым опытным ее кадрам, профессиональным революционерам, над которыми постоянно висела угроза поимки и расправы.