14 июля ночью мы побывали у нашей ятачки тетушки Божаны. Она была в трауре. До нее дошли слухи, будто нас перебили, и она перестала петь, смеяться, веселиться. Можете себе представить ее радость, когда она увидела нас. Она даже расплакалась.
— Эх, детки мои, куда ж вы пропали, куда ж исчезли? Эти гады пронюхали, что вас нет, и снова подняли головы. Шапки посдирали от радости, когда узнали, что вы перебиты.
— А что они скажут, когда узнают, что мы воскресли? — спросил Петр Младенов.
— Костью подавятся, — ответил Велко.
— Не костью, а кривым сучком, — добавил Иван Ярославский.
— Давно я не стрелял из пистолета — так и хочется разрядить его в рожу какому-нибудь фашисту, — подал голос усатый Стойчо.
— Только того они и заслуживают, — добавила тетушка Божана. Потом повернулась ко мне и спросила: — С Деньо вы виделись?
— Где ж мы могли видеться? Мы ведь разошлись по разным направлениям.
— Здесь он, давеча дал мне о себе знать, — сказала тетушка Божана.
— Значит, Деньо жив! — вскричали мы в один голос. — Где он?
— Наверно, недалеко от села. Спросите Гюро, он знает, где их лагерь.
Того, что сказала ятачка, было достаточно. Радостные, мы отправились к дому Гюро Симова.
— Денчо только что ушел, — таковы были первые слова бая Гюро.
Мы еще больше взволновались.
— Нам бы поторопиться! — укоряюще сказал Петр Младенов. — Мы бы его застали.
Однако, пожалуй, важнее всего было то, что Денчо жив и здоров, ну а встретиться с ним мы сможем и любой момент. Как ни велик боховский лес, но ведь у нас были одни и те же мысли, одни и те же цели, которые привели нас сюда после долгих и трудных скитаний по Риле и Стара-Планине, — все это приближало нас друг к другу, и вероятность встречи становилась уже действительностью.
С баем Гюро договорились так: мы отправимся в урочище Тесковец, а его внучка Талка выгонит скотину к пограничной полосе и поищет Денчо на месте нашего старого лагеря в урочище Ясеница.
Среди других новостей узнали мы о повторном аресте Любы, соседки тетушки Божаны. Вероятно, любовь девушки к партизанам взяла верх над подлостью, которую она должна была совершить по указаниям полиции. Люба отказалась выполнить их, и агенты убрали ее, чтоб не сорвался их план.
Известие о Денчо меня очень обрадовало. Снова сжили старые мечты, которые когда-то владели нами. Борьба так сблизила нас, что нам казалось, будто мы дышим одними легкими, а в наших телах бьется одно сердце. Меж нами не было тайн. Что знал один, знал и другой. Мы до того сроднились, что безошибочно угадывали, о чем каждый думает. Я, например, был уверен, что первыми его словами при встрече будут: «Славо, нам нельзя разлучаться. Когда я с тобой, мне как-то спокойнее». А потом расскажет о своих невзгодах. Не может быть, чтоб он не поделился со мной абсолютно всем, что ему довелось пережить.
В Тесковце все оставалось по-старому. Тот же зеленый наряд, в каком мы оставили его в мае. Те же птичьи песни, какие мы слышали весной, и тот же аромат трав, выстилающих маленькие лесные поляны. Изменилась только речушка да посевы приобрели иной оттенок. Вместо мутных майских потоков вода теперь стала быстрой и прозрачной, да и поубавилось ее после июньской жары. Ну а рожь и овес отливали нынче золотом.
Вот и на полянку, где мы стали лагерем, заглянуло солнце — горячее, даже палящее. После долгого отсутствия, после стольких страданий тут было так приятно и весело. Нам представлялось, что и трава, и лес, и вода, и черные дрозды, и пестренькие пичуги, заливавшиеся в кустах, встретили нас как долгожданных гостей. Некогда здесь, в Тесковце, сходились мы, пятнадцать-двадцать пастушат, отпускали скотину в лес, а сами или принимались искать птичьи гнезда, или песком и травой перегораживали речушку, так что вскоре перед запрудой разливалось озерко. Потом мы собирались возле нее и, толкая друг друга, ждали, когда запруду размоет и сквозь нее ринется освобожденный поток. Воспоминания об этом невольно приходили на ум, и я снова и снова мысленно возвращался к дням своего детства, ко всему тому, что навсегда связано для меня со сказочным Тесковцем.
Не было ли частички этого в том большем, что властно влекло меня к родным местам, когда мы находились в Риле? И может ли быть родина без таких вот дорогих сердцу мест?..
В Ясенице было тихо. Слышалось лишь потрескивание сухих веток. Партизаны Денчо соблюдали полнейшую тишину.
«Что бы это могло быть? — спрашивал себя Денчо. — Не хватало только, чтоб нас обнаружили».
Талка подала сигнал. Никто не ответил. Она повторила. Денчо прислушался.