Бай Васил молчал. Он видел, как расправились с дедом Гергином, и почти не сомневался, что через мгновенье и сам может упасть мертвым. Напрасно рассчитывать на милосердие и сочувствие кого бы то ни было из этих окруживших его зверей. Разминуться сейчас со смертью можно при одном условии — ни в чем не признаваться. В эту решительную минуту он снова как бы услышал сказанное им Темелко Ненковым: «Умри, но не выдавай партийной тайны». Собрав все свое самообладание, он проговорил:
— Что хотите, ребята, делайте со мною — если хотите, убейте, если хотите, режьте меня на куски, — только ничего я вам больше не могу сказать. Вот, — бай Васил достал из кармана кусок хлеба, — целую хлеб, клянусь девятью своими детьми, что сказал правду и ничего больше не знаю.
Агенты переглянулись. «Нет, и на этот раз врет и хитрит», — решили они.
— Для такой твердой башки и дубина нужна покрепче, — сказал Тодоров. Он приказал двум полицаям связать арестованного и доставить в околийское управление, где рассчитывал сломить-таки его сопротивление и добиться важных признаний.
Однако эти надежды не сбылись. Бай Васил стоял на своем. А тех показаний, что он дал, недостаточно было для смертного приговора. Бая Васила отправили в концлагерь, где он и дождался свободы.
Мы скорбили по расстрелянным партизанам и ятакам и считали своим долгом отомстить за них, потребовать врага к ответу. Для этого мы сформировали специальные команды, которые должны были навсегда отбить у затаившихся врагов охоту к предательству.
Когда бригада отправилась в поход, фашиствующие элементы в селах зашевелились, стали поднимать голову. Во время того или иного боя некоторым партизанам случалось отбиться от своих. Стремясь отыскать свой отряд или вернуться в бригаду, они спускались с гор в близлежащие села, расспрашивали жителей — иной раз умело, порой неумело. От того, на кого они попадали — на наших людей или на врагов, — зависела их дальнейшая судьба. Наши, если не имели с нами связи, хотя бы указывали им места, где мы могли бы находиться. А чуждые элементы выдавали бойцов полиции, в лучшем случае — стремились отделаться от них.
Вот и в селе Джинчовцы, где мы в свое время воспрепятствовали реквизиции молока, нашлись такие элементы. Как-то утром двое партизан, отставших от бригады во время боя у Огорелицы, спустились полями к окраинным домам села Джинчовцы. К несчастью, наши товарищи попали на трусливых подлых людей. Первый, кто им встретился, на словах рассыпался в симпатиях и сочувствии к нам, пригласил бойцов к себе домой. Под предлогом, что он хочет укрыть их получше, запер бойцов в чулане, а сам сговорился с соседом, чтобы тот позвал полицию. Пока наши товарищи спокойно ожидали ночи, чтобы под ее покровом двинуться дальше, приехали полицаи, окружили дом предателя, открыли стрельбу, вынудили бойцов сдаться, а затем расстреляли их. За эту подлость оба предателя впоследствии заплатили своей жизнью.
В том же селе произошел и такой случай.
К нам поступил сигнал, что Макарий Петков, эвакуировавшийся из столицы в родное село Джинчовцы, по дороге туда будто бы останавливался в другом селе и несколько часов пропьянствовал с агентами и полицаями из Трынского околийского управления.
Это сообщение насторожило нас. Командование отряда приняло решение отыскать эвакуированного и установить подлинные причины, по которым он прибыл в село. В один из вечеров отряд блокировал село. Группа опытных бойцов отыскала Петкова и нашла у него в кармане приготовленный для передачи полиции список. В нем значились имена доброго десятка крестьян. Вероятно, полиция предприняла бы против этих людей самые жестокие меры, поскольку полицейский агент перечислил их как опасных ятаков.
На площади собралось все село. Люди хотели не только узнать, в чем состоит вина их односельчанина, но и принять участие в вынесении приговора, который тем же вечером надо было привести в исполнение.
Установленные факты полностью изобличали подсудимого. Они были сильнее всяких обвинений: как имена крестьян, так и возможные мотивы их ареста «эвакуированный» написал собственноручно.
— Смерть! Смерть полицейскому холую! Такие предатели заслуживают смерти! — единодушно решили крестьяне.
Даже родная сестра подсудимого, узнав о его преступлении, одобрила приговор, только попросила командование отряда по возможности оказать помощь его детям.
После того как был вынесен приговор, дали последнее слово подсудимому. Он признал свою вину и заявил перед всем селом, что приговор справедлив. Это оказало исключительно сильное воздействие на присутствующих, которые удивлялись нашей осведомленности.