========== Глава 1. Гнев кума Туранжо ==========
В тот час, когда в соборе Парижской Богоматери закончилась вечерня, когда январские сумерки надёжно укрывали тех, кто хотел остаться неузнанным, монастырь посетили два человека, скрывавшие одеяния под плащами, а лица под капюшонами. Первый, судя по уверенности, с которой он держал путь, оказавшийся в обители не впервые, был по-стариковски худощав и, по-видимому, болен. Он сутулился, временами останавливался, переводя дух — тогда товарищ его тоже замирал, терпеливо ожидая. Из-под капюшона виднелся породистый длинный нос, да сверкали зоркие глаза, преисполненные ума и хитрости. Его спутник, шедший впереди, приземистый и крепко сбитый, выделялся военной выправкой, которую не скрывала никакая маскировка. Из-под полы плаща выглядывали ножны меча, также выдававшие в незнакомце человека военного. В его движениях, походке, повороте головы чувствовалось нечто звериное.
Когда незнакомец с мечом поравнялся с нужной дверью, старший товарищ остановил его.
— Это здесь, куманёк!
— Мне остаться снаружи, как в прошлый раз? — учтиво спросил «куманёк», склонив голову.
— Нет, сегодня можешь войти со мной, — скрипучим голосом ответил первый. — Дай-ка знать мэтру Клоду о нашем приходе!
Гость, не обделённый физической силой, постучал кулаком так, что доски довольно крепкой двери заскрипели от непочтительности. Внутри кельи молчали, словно визит застал её обитателя врасплох и он ожидал, когда нежданные визитёры уйдут восвояси. Вопреки его чаяниям, военный в плаще, повинуясь поощряющему кивку старика, постучал вновь, ещё громче и настойчивее. На сей раз раздражённый голос хозяина вопросил:
— Кто там?
— Кум Туранжо! — назвался старик.
Дверь спустя несколько секунд растворилась и представший перед таинственными посетителями архидьякон Клод Фролло принялся поспешно кланяться и бормотать всяческие выражения почтительности в адрес гостя и его спутника.
— Полноте, отец Клод! — прервал поток его красноречия старик. Он и его товарищ откинули с лиц капюшоны. — Позвольте же нам войти, дабы мы могли спокойно побеседовать, как подобает давним приятелям.
Кум Туранжо уже догадался, что застал священника за неким занятием, которого тот стыдится, и оттого его любопытство разыгралось ещё сильнее. Архидьякон, отчего-то смутившись и как будто даже сделавшись меньше ростом, пропустил гостей в келью. Визит кума Туранжо пришёлся как нельзя более некстати. Не менее посетителя, которому никак нельзя указать на дверь, Клода смущал плечистый военный, молча разглядывающий священника своими серыми, чуть навыкате глазами, в которых читались подозрительность и злоба.
— Проходи, Тристан! — позвал старик.
Это имя заставило священника вздрогнуть. Судьба устроила слуге Божьему западню в его же обители.
Таинственными незнакомцами, хранящими инкогнито, были сам король французский Людовик Одиннадцатый, пользовавшийся псевдонимом «кум Туранжо», и его вернейший страж, прево маршалов Тристан Отшельник, славившийся своей жестокостью. Король прибыл в Париж для встречи с фламандскими послами и, конечно же, не упустил случая наведаться к своему старому другу, столь сведущему в науках.
Очутившись в келье, гости поняли, почему архидьякон не спешил открывать им. Жилище учёного сейчас являло собою нечто общее с лазаретом. На ларе, прежде заваленном пергаментными свитками, размещались банки с какими-то снадобьями и полосы льняной ткани для перевязок. На полу валялась груда грязных бинтов. Болящий, с которым возился мэтр Клод, лежал на животе, отвернувшись к стене и никак не реагируя на вошедших. То был Квазимодо, несчастный звонарь, жестоко пострадавший из-за неудавшегося замысла своего приёмного отца в совокупности с глухотой судьи и плохим настроением парижского прево. Уже две недели кряду он находился в келье Клода, принимая заботу архидьякона как высочайшее благоволение к собственной недостойной персоне. Квазимодо не держал зла на Фролло. Наоборот, бедняга беспрестанно благодарил священника за то, что тот простил его оплошность в деле с цыганкой и выхаживает после наказания у позорного столба. Ему и в голову не приходило связать свои увечья с предательством приёмного отца.
К уходу за пасынком архидьякон привлекал послушников, но врачебными манипуляциями занимался исключительно сам. Ему было крайне неприятно, что король застал его за обработкой ран. К тому же он, бросившись открывать дверь, поставил себя и больного в неудобное положение, не предупредив Квазимодо о приходе посетителей.
Глухота снова сыграла с бедным горбуном дурную шутку. Квазимодо, не услышавший ни единого звука, не повернулся к вошедшим и не поприветствовал их. Король, расценив такое поведение, как непочтительность, произнёс с нескрываемым раздражением:
— Однако, ваш пациент весьма нелюбезен, мэтр Клод. Что за птицу вы тут выхаживаете? Клянусь Пасхой, никогда прежде не видел столь причудливого создания!
Квазимодо не шелохнулся. Он смиренно ждал, когда мэтр забинтует его истерзанную спину, не подозревая, какое внимание привлёк.
— Это мой приёмный сын, ваше величество! Его имя Квазимодо! — поспешил пояснить Фролло, склоняясь в подобострастном поклоне. — Нижайше прошу вас простить его, ибо он глух. Только по этой причине он не выказывает своего уважения к вашей милости, ибо попросту ничего не слышит.
— Горбат и глух! — хмыкнул удивлённый Людовик, бесцеремонно разглядывая звонаря. — А что же с ним произошло?
Клод запнулся. Рассказать правду значило выставить в невыгодном свете и себя.
— Он звонарь, ваше величество. Сорвался, когда карабкался по балке на колокольне, и расшиб спину, — соврал Клод, съёжившись и ожидая кары. Однако хляби небесные не спешили разверзаться над его полысевшей головой. Испытания, уготованные Клоду Фролло, продолжались.
Его увёртка сошла бы за правду и разговор не коснулся бы более ран Квазимодо, если бы в тот вечер короля не сопровождал Тристан Отшельник. Увы, Тристан оказался не в меру внимателен. Опытному по части всяческого рода наказаний и знакомому с работой заплечных дел мастеров прево хватило всего одного взгляда на изувеченную спину Квазимодо, чтобы распознать ложь.
— Эге, отец Клод! Кого вы пытаетесь провести? — подал он голос. — По спине вашего пасынка прошлась плеть палача и провалиться мне на этом месте, если здесь не приложил руку мэтр Пьера Тортерю!
Клод сделался белым, как полотно. Не на шутку испугавшись, он повалился на колени, стараясь задобрить короля. Но тот уже не обращал на священника ни малейшего внимания, полностью переключившись на звонаря.
— Вот как! Палача! — воскликнул Людовик. — Ну-ка, куманёк, подними этого бездельника, довольно ему валяться, повернувшись к нам задом!
Квазимодо лежал, ожидая, пока его господин, его лекарь и божество, отвлекшись по неизвестной причине, вернётся к его ранам. Грубый пинок в бок, отозвавшись резкой болью в рёбрах, заставил горбуна повернуться, а затем, насколько позволяло его состояние, приподняться, шатаясь. Только теперь бедолага уразумел, в чём дело, и растерялся. Архидьякон находился в келье не один. С ним было двое незнакомцев, которых Квазимодо никогда прежде не видел. Свирепые выражения их лиц не предвещали ничего хорошего. Горбун взглянул на преклонившего колени мэтра и догадался, что эти двое, прячущиеся под плащами, важные особы, коль скоро сам всесильный мэтр Фролло трепещет перед ними. Несчастный звонарь замер, не зная, что делать, не замечая отчаянных знаков, подаваемых ему побледневшим Клодом. Он попытался поклониться, но ослабевшие ноги подломились. Квазимодо рухнул на четвереньки и замер в таком неловком положении. Язык его словно примёрз к гортани. Людовик насупился, Тристан оскалился.
Наконец сам архидьякон, обретя дар речи, упросил государя не трогать больного, поскольку едва затянувшиеся раны могли снова открыться.
— Расскажи-ка мне, негодяй, за что тебя секли! — низким от злобы голосом потребовал Людовик.
Короля поразило открывшееся взору новое уродство горбуна. В другое время он непременно заинтересовался бы и подробно рассмотрел и бородавку, и четырёхгранный нос, и клык, торчащий из-под губы. Но сейчас ему было не до того.