— Почему же вы не едите, святой отец? Моё угощение недостаточно изысканно для вашего нежного желудка?
— Монастырские правила запрещают пользоваться вилкой, — процедил Клод.
— Те-хе-хе, а я и забыл, что монахи хлебают ложками! — рассмеялся Тристан. — Эй, Гонне, не стой столбом, бездельник, — прикрикнул он на слугу, прислуживающего за ужином. — Подай его святейшеству ложку! Интересно посмотреть, как он станет ею есть жаркое.
— Я не употребляю в пищу мясо, — ответил священник, выразительно глядя на прево.
— Твёрдо придерживаетесь обетов? — зубоскалил Тристан, вкладывая в свой вопрос дополнительный смысл, воспринятый Клодом как неприятный намёк. — А вот его преосвященство, кардинал ла Балю, в одиночку уничтожал за обедом целый окорок. Потом, правда, когда я отправил его в клетку, пришлось ему попоститься. Почему вы вздрогнули, святой отец?
— Меня печалит участь его преосвященства, которую, насколько я знаю, пришлось разделить моему воспитаннику, — с кислой миной ответствовал Клод. — Я никак не мог предполагать, что обещанная ему уютная комната окажется в зверинце.
— Ну да уж нечего было скалить зубы на мессира ле Дэна! Пришлось и пострадать, как когда-то за чужой интерес к цыганским плясуньям. — Тристан потянулся за кубком с вином и сделал глоток. — Пью ваше здоровье, мэтр Фролло!
Архидьякон, угощавшийся овощным рагу с чесночным соусом, поперхнулся, но быстро овладел собой и произнёс менторским тоном:
— Я не перестаю корить себя за то, что в тот день не уследил за Квазимодо и допустил проступок, навлекший позор и на него и на меня. К сожалению, сан облекает меня определёнными обязанностями, и я не могу пренебречь ими, чтобы сутки напролёт проводить с воспитанником.
— Знаю, знаю, — отозвался собеседник, потягивая вино. — Мы ведь с вами в некотором роде соратники, святой отец. Однако, ваш кубок по-прежнему полон? Не стесняйтесь, выпейте оксерского.
Клод взял кубок, наполненный проворным Гонне, и чуть пригубил. Тристан, не сводя с архидьякона стального своего взгляда, развивал мысль:
— Вы исповедуете людей, я тоже… хе-хе… исповедник. И уж мне открываются такие тайны, какие вашей братии не выведать вовек.
— Я никого не заставляю каяться в несовершённых грехах, поэтому едва ли дерзну искать сходства с кем-либо, — перешёл в нападение священник, чья гордость получила тягчайшее оскорбление. — Я постигал науки в то время как другие прислуживали рыцарям; путь, который я избрал — это путь мира, а не войны, он предполагает спасение душ, а не накидывание петли на шеи невинных.
Клод умолк, не рискуя продолжать, поскольку не знал, насколько глубоко простираются познания прево о цыганке и каков предел его терпения. Тристан же, уловив намёк, многозначительно вздёрнул верхнюю губу и поспешил подбросить самодовольному визави очередную шпильку.
— Оно так, да только, клянусь Пасхой, избравшие путь войны получают шрамы, сражаясь бок о бок с господином, а не втравливают в беду своих подопечных, прячась за их спинами.
Ужин окончательно превратился в словесную пикировку. Священник и прево, не забывая набивать желудки, осыпали друг друга колкостями, совершенно позабыв о первоначальном предмете своей беседы. Квазимодо, не могущий ни поддержать разговор, ни вникнуть в его суть, озадаченно смотрел на дуэлянтов. Он чувствовал, что за внешней любезностью, с которой мэтр и мессир Тристан обмениваются репликами, скрывается желчная неприязнь, понимал так же и то, что мэтр находится не в выигрышном положении. Глухой страдал, будучи бессилен помочь своему господину, не в состоянии примирить людей, проявивших участие к его судьбе, но не поладивших друг с другом. Дополнительные муки причиняло осознание того, что это он, Квазимодо, невольно стал причиной раздора. Уткнувшись в тарелку, горбун притворился, будто ест, тогда как кусок не лез ему в горло.
Обоюдная пытка казалась бесконечной, но истёк и её срок. Противники выдохлись и сложили оружие, хотя как раз и настал тот час, когда сотрапезники, насытившись, развлекаются приятной беседой. Гонне подал десерт, состоящий из изюма, завёрнутого в листья инжира — точно такое же лакомство готовил Жак Пастурель в замке Плесси. Тристан, будто только вспомнил, зачем вынудил священника покинуть собор, ухмыльнулся:
— Общение с вами настолько увлекательно, мэтр Фролло, что мы так и не подобрались к главному.
— Я весь внимание! — насторожился Клод.
— Его величество больше не нуждается в компании вашего воспитанника. Я приютил его на время. Вы, как опекун, сами отвезёте Квазимодо в Париж и позаботитесь, чтобы ему вернули место звонаря. В противном случае мне придётся позабавить королевский двор побасенкой о священнике, науськавшем звонаря на цыганку.
При этих словах тигриные глаза прево приобрели такое сумрачное выражение, что Клод не выдержал и отвёл взор. Внутренне священник возликовал от столь удачного разрешения событий и немедленно уверил мессира Тристана в готовности вновь и дальше опекать Квазимодо, а также похлопотать перед капитулом о возвращении ему места звонаря. Затем, сославшись на усталость, Фролло удалился к себе, за ним увязался и Квазимодо. Тристан Отшельник, оставшись в одиночестве, ещё долго сидел в столовой, положив отяжелевшую голову на руки, задумчиво глядя в огонь очага. Он, привыкший выражать свои мысли прямо и грубо, не стесняясь бранных словечек, утомился от дуэли, где пришлось проявить изворотливость. Наконец и он поднялся, потянулся, сладко зевнул и отправился на покой. По дороге любопытство привело его к комнате священника. Прямо у порога, вытянувшись на голом полу, спал Квазимодо, охраняя сон своего господина. Усмехнувшись, Тристан тихо удалился.
На следующее утро жители Тура могли наблюдать прелюбопытнейшую процессию. По улицам катила повозка, в которой ехали важный священник и смотрящее на него с обожанием странное существо — горбатое, одноглазое, словом, то самое, которое Тристан Отшельник недавно провёз верхом до самого своего дома. Сопровождали странных пассажиров всадники, в присутствии которых у зевак моментально пропадал всяческий интерес, ибо то были не кто иной, как прево маршалов и пара солдат из его личной стражи. За пригородом Шатонеф пути разделились. Тристан со свитой ехал в замок, Клод и Квазимодо — в Париж. Настало время прощаться.
— Удачи тебе, Квазимодо! — провозгласил Тристан, возвышаясь в седле. — Возьми то, что тебе причитается!
С этими словами он бросил на дно повозки тот самый злополучный кошель с золотыми, полученный Квазимодо в оплату за перенесённые страдания и едва не навлекший беду на своего владельца. Горбун, не знавший цены деньгам, никогда не державший в руках и сотой части от этой суммы, не смел распоряжаться свалившимся на него богатством. Кроме того, он считал необходимым хоть чем-нибудь отплатить королевскому куму за заботу, поэтому оставил кошель в комнате.
— Мессир Тристан, — отрицательно закрутил головой Квазимодо, — мне ничего не нужно… Это для вас! Вы вернули меня к мэтру!
— Вы очень щедры, господин прево, — поддержал Клод, — но мы и вправду слишком многим вам обязаны, чтобы принять ещё и столь дорогой подарок.