Леся потянулась и распустила последнюю гульку, а потом взялась расческу.
– Фея, я уже пыталась что-то предпринять, но у меня не получилось. Все против меня. Да и откуда им знать про другие миры?.
«Ты плохо пыталась» – сказала лошадка.
– Нормально я пыталась, – возразила девушка, вспоминая единственный разговор со Степановичем. – Я тебе, кстати, не сказала, что Лариса рылась в моих вещах.
«Опять ты о ней» – вздохнула лошадка.
–Разве я могу не обращать внимания на то, что она украла мою заколку, – возмутилась Леся. – Ту, что подарила Карина. Она всем заявила, что она ее, и я хочу ее отобрать.
«Все можно решить тихо».
– Она не хочет отдавать ее.
«Так оставь ее».
– Не могу. Эта вещь слишком дорога мне. Я должна ее забрать.
«Ну вот, опять о себе думаешь».
Леся откинула расческу и сунула руки в карманы.
– Хорошо, – резко сказала она. – Что ты предлагаешь?
«Думать о более важных вещах, – предложила лошадка. – Вот бы взялась за разгадку раньше, может, и ушли бы давно. А заколка твоя никуда не денется, потом заберешь».
– Заладила ты со своей загадкой, – вскинула руки девушка.
«А ты заладила о себе», – стала злиться лошадка.
– Да, Фея. Давно пора думать о себе, а то все о других. Сама превратилась в чучело, нечесаная, грязная.
Лошадка сделала шаг назад.
«Сейчас ты очень похожа на людей, – поразилась она. – Они все о себе пекутся».
– Я и есть человек, Фея. Сколько бы во мне не текло твоей крови, я все же есть и буду человеком. Пора об этом подумать.
Лошадка отпрянула от нее и отвернулась. На фоне утреннего солнца, протекавшего сквозь маленькое окошко, лошадка казалась золотой. Но Леся, поглощенная своими доводами, не залюбовалась, как раньше, а ушла. В ее голове уже вертелся план возврата заколки. Этот план осуществим, когда Лариса придет на ипподром, а пока, она закрылась в комнате. Леся достала мешочек с золотым набором, взяла расческу и села перед зеркалом. Нечесаные волосы лежали бесформенной кучей на голове. Белые, как и раньше, с черными проблесками оставшейся краски. Крупные локоны запутались так, что распутать было практически невозможно. Огорченная этим, девушка попыталась провести по волосам расческой, но она застряла на первых двух сантиметрах. Леся стала дергать расческу, кривясь от боли, но упорно продвигаясь по сантиметру. Наконец работа пошла.
Занятая делом, Леся просидела перед зеркалом аж до полудня. Погруженная в свои мысли, она автоматически водила расческой по волосам, не замечая, что они уже давно распутались. Очнулась девушка, заслышав громкие голоса с кухни, ведь деревянные стенки свободно пропускали все звуки. Отложив расческу, Леся довольно осмотрела себя. Такими пышными и блестящими она не видела свои волосы давно, а от краски и следа не осталось. Даже кожа смотрелась темнее на фоне белоснежных локонов.
Голоса с кухни стали громче и игнорировать их стало невозможно. Повязав бандану, она вышла. На кухне сидел Степанович, а рядом, со сложенными сзади руками, ходил Мельнихов. Она остановилась у входа так, чтобы ее не было видно. Судя по всему, их разговор длился давно.
– Значит, насчет коня решили, – говорил Мельнихов. – У меня нет времени это сделать, тем более, вам виднее, как это бывает. Насчет Катерины...
Леся прижалась к стене.
– ... она меня сильно расстроила вчера. Мне стоило колоссальных усилий замять ее историю.
– Вы ее выгоните? – спросил конюх.
– Нет. Теперь уже не могу, – покачал он головой. – Что я скажу людям? Вот через неделю будут готовы документы, а там уже будет виднее.
– А что сказать журналистам?
– Выдумай, что угодно, но ни в коем случае не допускай их к ней. За это отвечаешь сам.
Степанович кивнул.
– Вот и отлично, – потер руки Мельнихов. – Мне пора.
Когда за ним захлопнулась дверь, Леся вышла со своего укрытия.
– Катя? – ничуть не удивился конюх. – Ты слышала?
Леся кивнула.
– Только то, что касается меня, – открыто ответила она, не смущаясь.
– Все это означает, что для тебя появился отличный шанс зажить как все, в достатке. Не стоит сейчас огорчать Романа Никитича и противится ему.
Девушка села напротив конюха.
– Честно говоря, Степанович, мне не очень этого хочется.
Конюх поднял брови.
– Я понимаю, – поспешила объяснить она. – Это хорошо, даже отлично. Но мне будет плохо там. Лариса и ее мама ненавидят меня.