«Мы все в эти годы любили, но мало любили нас», — эти слова из есенинской поэмы Анна Снегина, наверное, были знакомы многим почитателям его поэзии. После измены моей девушки и ее потери, я снова занялся поэзией, заглушая в себе боль существенной потери. Это был настоящий бурный рост внутренней духовности. И в детстве я много читал, а теперь я научился влюбляется в творчество отдельных, любимых писателей. Я а бы учился особенной эмпатии; сопереживания их творческой судьбы. Литература брала на себя очень важную роль — сберечь меня для высшей цели. Запускались механизмы внутри меня; выстраивались четкие линии поведения при определенных обстоятельствах. Я учился противостоять, улавливая мотивы и степень опасности исходящие от советского общества, создаваемого в СССР с помощью спецслужб. Советские коллективы устраивались по единому принципу. В нем был один или два сесота, и ула холуев-стукачей, которые определяли степень поведения всего общества в целом. До утраты своей девушки, я успешно подавлял в себе творческие инстинкты, как бы стесняясь их проявления. После этого меня трудно было остановить. В то же время, я становился целью для работы стукачей и сексотов. Поэзия предельно обогащала мой внутренний мир, что само себе было подозрительным моментом для советского общества. На тупого хохла, я не был уже похож даже в убогой школе. Нерастраченная страсть и внутренний огонь, придавал моей поэзии богатый творческий импульс. Я болел стихами. Стихи Бернса и Есенина, делали в это время гораздо больше для моего образования, чем все учителя вместе взятые. Некоторые стихи, я публикую до сих пор на своих литературных страничках. Досрочно прикончив увлечения тюремной романтикой, которые были вызваны сценарием саморазрушения человеческой личности в сталинской модели школьного образования СССР, которое формировало гомункул гомо советикуса под военные потребности в стиле сороковых годов, я получил аттестат об окончании средней школы. Вместе с прообразом боевого слаживания и неумением глушить водку в кустах. Мне была уготована определенная участь в этом бесчеловечном эксперименте, поскольку мои родители не были стукачами (скорее всего — жертвы). Советское образование проявляло особую озабоченность только к детям сексотов и «стукачей», формируя хозяйственную и культурную — «колониальную» — элиту (оплот); до остальных — дело, особо, не доходило. Лишенные возможности продолжать учебу в вузах, многие выпускники школ, должны были заполнять самые низшие ниши в строительстве коммунистического строя. Школа — служила начальной ступенью выбраковки в этой системе.