Прятая творческие наклонности от менторов, я стремительно развивал их в себе. Это было единственным способом сохраниться в СССР, как творческому человеку. Система выбраковки была безжалостной к таким. Дальше — было еще жестче: обработка «армией»; ее хваленою дедовщиной. После нее, уже, с человека ничего не оставалось! Я сумел перехитрить ее, и остался целым и невредимым. Отчего мои стихи и проза (позже) приобрели необходимую пластичность и глубину правдивости, уже в то время.
2
Наше знакомство с НН произошло на Новый 1977 год. Я собирался встречать его со своими одноклассниками — но, неожиданно, с двумя своими товарищами, — один с них настоящий москвич, — был приглашен в компанию, в которой находилась и она. Возможно, это была ее инициатива, чтоб я так познакомился и пережил это определяющее событие в своей жизни. Хотя как пережил? Эта история повлияла на всю мою жизнь. Лучше б судьба удержала меня от всего этого. Мне нравилась совсем другая девчонка из нашего класса. Но, она, не водилась с нашей компанией, как говорится. О причинах, я могу только догадываться. Летом, после девятого класса, в обязательном лагере, мы немного подержались вместе, — то тогда я уже был болен своей любовью. Мне стало трудно с нею, как и с кем-то другим. С одной влюбленной в меня одноклассницей, это я ощутил сразу, как только обнял ее за талию, — она увлекла меня за село, где росла шикарная пшеница и висела луна над ней, — ей я мог запросто сказать, что люблю другую. Вале не мог, поэтому ушел к НН, как только она освободилась от прыщавого ухажера. Я снова возвращаюсь к встрече Нового года, когда познакомился со своей любимой. Да, я очень любил ее, чтобы потом делить с кем бы то ни было. При нашем знакомстве в клубе, когда меня подвели к ней, я попал под напряжение пресловутой «искры». Это мое ощущение, а не затасканный литературный штамп. Тот, Новый год, естественно, приобрел для меня, очертания ее белого личика и ниспадающих шикарных волос. У нее был ровный носик и милые впадинки на щеках, когда она улыбалась. У нее была прочная, безгрудая конструкция тела. Хотя от такого описания и веет техническим конструктивизмом.
Встречали, Новый год, мы у нее дома; медленно кружась в ритмах вальса, как бы привыкая держаться вместе. Это закрепилось уже в ту волшебную ночь, когда меня начали преследовать местные парни. Они, пристроившись сзади к нам, делали мне подножки. НН меня придерживала, чтоб я удержался на ногах. Похоже, что приставленный ко мне стукач, потеряв меня из виду при подготовке к празднованию всем классом, наконец-то вышел на то, куда мы — втроем — неожиданно смылись — смог найти двух свободных холуев и отправить их к двору НН. Я до сих пор могу смаковать этим эпизодом, как мы с НН ходим по пустынной, очищенной от снега, улице, напротив ее двора, а за нами по пятам, бродят два здоровых, колхозных дебила, и все время пытаются заплести мне ноги. Зрелище — эпическое для любого украинского села в ту пору.
Это происходило в соседнем селе, в котором, я — в середине семидесятых, — вынужден был учиться в старших классах. Так бы все и продолжалось, пока бы я твердо не стал на ноги.
Прошло больше месяца — пока я решился на первый поцелуй. Это случилось уже на исходе февраля. До конца марта, я был полон ощущением счастья. Этого ощущения не могли поколебать даже сплетни о ней, которые распускали специально для меня. Этим трудно было поколебать мою уверенность в чистоте НН; хотя — признаюсь — было очень обидно «слушать» тех, кто казалось был близок ко мне. Старшие сексоты, таких, и использовали в этих провокациях. Скоро эти сплетни, прекратились для меня. Я был непоколебим относительно НН. Я, (безумно), любил ее. Потому отбрасывал любые пошлости на самом начальном этапе, не давая им превращаться в нравственную грязь. Я даже предупредил НН, относительно подружки стукача (Кальсона), которая взялась опекать ее со своей гоп-компанией. На второй день, НН чуть ли не в слезах, объясняла мне, что Люба невиноватая, что меня избили из-за нее солдаты-стройбатовцы, поскольку она об этом ничего не знала. Это был интересный случай. Блудливая Мамонша, влюбила в себя стукача Кальсона, и они решили натравить на меня солдат. “Вызывая ревность” в одного из них (Сосновского), она начала крутиться возле меня; тот ударил меня по физиономии, что у меня в глазах засветилось. В это время, к ее Кальсону, для отвода подозрений, приставал какой-то другой солдат. Обидно, не за что получить удар по лицу за то, что кто-то должен отчитаться перед куратором — хахалем его матери.