- Значит, вы архитектор?
- Возможно.
- Инженер?
- Вероятно. Вы слишком любопытны для человека, из-за которого я опоздала на поезд.
Кофе они допивали в молчании. Саадар размышлял над странностями и совпадениями - ведь сейчас он должен был ехать на запад города, в район, где жила сестра. Кажется, место называлось Ратин. А вместо этого он пьет кофе с недружелюбно настроенной женщиной.
- Спасибо, - женщина допила, отставила чашку и поднялась со стула.
- Может, вы назовете свое имя? В благодарность за кофе, - попробовал пошутить Саадар.
- Так и вы мне своего не назвали.
- Саадар Мариди. Я из Домара...
- Прощайте, Саадар Мариди из Домара, - она подхватила папку и сумку и направилась к выходу. Саадар открыл перед ней дверь и некоторое время смотрел, как уверенно она идет в сторону вокзала.
А когда вернулся за столик, чтобы расплатиться и забрать свои вещи, увидел белеющий на темном дереве небольшой картонный прямоугольник. Перевернул - это оказалась визитная карточка. Прочтя написанное, Саадар только и мог, что присвистнуть от изумления.
"Тильда Элберт, авиаконструктор. Конструкторское бюро Элберт".
3. Сказ об Эрме-Вороне
Давно это было. Стоял в городе Оррими храм Маллара Многоликого, а при храме том жил татор – жрец. Читал он молитвы, приносил подношения Многоликому, в срок совершал положенные обряды. Звали жреца Эрме. Верил он неистово, страстно, и одарил Многоликий его голосом, способным вести за собой людей, и руками, что творили чудеса исцеления.
И записал свои знания татор Эрме в книгу.
Пятьдесят третий год минул Эрме, когда пришло горе. Приползла с кораблей чужеземных страшная хворь, черная болезнь. Умирали молодые и старые, богатые и бедные, и никто не знал, как лечить ту болезнь. Даже Эрме ничего не мог сделать, и только молился день и ночь, чтобы отступила болезнь. Но не слышал Маллар Многоликий его молитв.
«Видно, недостаточно горячо молюсь я», - думал Эрме, а кто-то шептал ему в ночи: «Недостаточно горячо. Молись жарче».
Был то голос Безликого, смутивший разум Эрме, посеявший уверенность ложную, что только великая жертва спасет город.
И позвал Эрме братьев своих – таких же жрецов, собрал он их и просил молить Многоликого Маллара, Прощающего и Разящего, о том, чтобы сжалился он. А сам запер тяжелые двери, закрыл засовы и поджег солому и масло. И вспыхнул храм.
Радовался Безликий бог, что смог души жрецов заполучить.
Увидел то пламя Маллар, погасил его, и вышли жрецы невредимыми из огня. Но как не искали Эрме, так и не нашли. И только на устоявшей колонне увидели люди огромного ворона с глазами цвета пламени.
То был татор Эрме.
«Душа твоя черна, как перья, как сажа, что осталась на стенах храма, - сказал Маллар Эрме. – Летать тебе вороном-горевестником, предупреждать людей о бедах. Смутил тебя Безликий бог, а ты поддался его наговорам».
С тех пор так и летает Эрме вороном, не находя себе ни дома, и успокоения. А в крике его страшном слышат люди слово «крах» и осеняют себя знаками, что отгоняют беду.
4. Женщина в синем
Зеркало отражает непривычный, чужой почти облик, и оттого всматриваться в него - словно в портрет незнакомки, что глядит из резной рамы в комнату из иного - более счастливого, несомненно, времени. У женщины в отражении то же смуглое лицо с тяжёлым подбородком, но - сложная причёска, убранная нитями речного жемчуга, и одета она не в суконную куртку с закатанными рукавами, а в переливчатый синий шелк такого ясного и глубокого оттенка, как море в летний день.
- Тебе нравится? - Тильда оборачивается к Саадару, и он подходит сзади и обнимает - очень осторожно, чтобы не смять пышные рукава, не зацепить тонкое кружево - пену у каймы лазурных волн.
- Очень, - в его взгляде лёгкая растерянность - он никогда не видел ее в таком наряде. Касается плеча. - Ты...
- Я не носила ничего подобного лет двадцать, - Тильда улыбается и ему, и отражению. - Совсем забыла, как это непросто!
Она расправляет складки на юбке, не веря, что это - не самое роскошное, без золотого и серебряного шитья, без самоцветов, очень строгого силуэта платье - на ней и ей принадлежит. Оно сшито по адрийской моде - с низким вырезом и пышной юбкой - его словно не портной шил, а зодчий. Сложность его кроя ничем не уступает сложности планировки здания, а внешняя простота - той самой гармоничной простоте, которой не нужны никакие украшения.