— Назад во времени? — удивилась Фонтанна.
— Ну да.
— Да неужели? — усомнился Бен.
В ответ чудовище взглянуло на него.
— Простите, — пискнул Бен.
Они с Фонтанной снова перекинулись взглядами, молчаливо совещаясь. А что, забавная идейка!
Чудик ждал.
— Только не слишком далеко назад! — обеспокоилась Фонтанна.
— Нет-нет, — ответил Чудик. — Ровно в ту минуту, когда началось то, из-за чего вы потом сокрушались.
— И мы ни о чем не будем помнить? — спросил Бен.
— Помнить будете! Иначе никакого толку и через четверть часа мы опять увидимся. Вы не поверите, как часто люди повторяют те же ошибки, делают те же глупости и, в конце концов, так же льют слезы. Нет, вы будете помнить, но как нечто, чего не случилось. И сумеете сделать так, чтобы оно никогда не случалось.
— И тебя будем помнить?
— А как же! И Чудик никогда вас не забудет, — ответило чудовище, с особым удовольствием произнося свое имя, за которое было благодарно новым знакомым от всего своего чудовищного сердца.
И снова Бен с Фонтанной посмотрели друг на друга, улыбнулись и сказали хором:
— Ну что ж, попробуем!
Чудовище серьезно кивнуло:
— Тогда прощайте.
— Прощай, Чудик, прощай! — закричали они и замахали руками.
Чудовище нырнуло в глубину, словно его и не бывало.
А Бен с Фонтанной почувствовали, как слезы снова наворачиваются на глаза. Потоки слов втянулись в рот, перехваченное горло разжалось. Руки Фонтанны схватились за уши, а Бен поймал окурок, выпрыгнувший из воды, Фонтанна отпустила уши, Бен выплюнул струю вина, черный лебедь проскользил от берега на середину озера попятным ходом, чуть просветлели сумерки, несколько минут отмоталось назад, и сами они на столько же отскочили во времени.
Бен не спеша закурил сигарету и хлебнул лишнего.
— Но все могло пойти и по-другому, — заметил он и напустил табачного тумана.
— He-а, хорошо и так, — перебила Фонтанна и зажала ему рот поцелуем.
— He-а, хорошо и так, — перебила Фонтанна и зажала ему рот поцелуем.
— He-а, хорошо и так, — перебила Фонтанна и зажала ему рот поцелуем.
Первые звезды проступили на небе и отразились в озере.
Фонтанна, пьяная в дымину, как и Бен, сменила диск, поставив музыку позажигательней, и заплясала на балконе.
А Бен после ее поцелуя стал рассказывать свою историю дальше и принялся описывать апартаменты во дворце, огромную светлую кухню, гигантскую столовую, где никогда никто не ел, поскольку все предпочитали кухню; гостиную, где был богатый выбор музыкальных инструментов, многометровый бар.
Но зажигательная музыка подзуживала, так что и он пустился в пляс.
Они вдвоем отплясывали будь здоров, только мелькали руки-ноги. Пыхтели, потели, но не сдались, пока не кончилась музыка.
С другого берега на них смотрела круглыми глазами цапля. Поддавшись музыке, она хотела закружиться, да споткнулась и упала клювом вниз.
Едва умолкла музыка, Бен и Фонтанна замерли и повалились наземь.
— Там, кажется, еще осталась водка, — отдуваясь, сказала Фонтанна.
— Пойду взгляну, — ответил Бен, мечтая об одном: засунуть в морозилку голову.
Он сходил в дом и притащил бутылку. Приложил ее, холодную, запотевшую, к затылку Фонтанны, потом к своему. Они отпили по глоточку, взбодрились и довольно скоро прикончили бутылку.
Хотя и опустевшая, она еще была холодной. Фонтанна поводила ею по лицу, по шее, засунула между грудей. Только за них теперь держалось платье — все до единой пуговицы отскочили, пока она плясала.
Фонтанна встала лицом к озеру, покрепче ухватилась за перила и подозвала Бена.
Сверху — звездное небо, снизу — озеро в звездах, посередине на балконе — они, Бен и Фонтанна, пьяные живецки.
А прямо под балконом отражалась их звезда.
В ночи разносились их крики, и все звери их слушали. Одни удивлялись, другие пугались, а третьи эхом отзывались.
Потом, без сил, Бен рухнул на Фонтанну, и оба полетели в воду.
Все перепуталось у Бена в голове.
Внятным был только страх за Фонтанну: что с ней? цела ли?
Ну, а Фонтанна… не могла… сказать… ни слова… от хохота!
Они опять купались.
В гавайской рубашке и вечернем платье, под мерцающей прямо над ними (и прямо под ними) звездой.
Они замерзли и проголодались.
Фонтанна побежала в дом и напялила на себя все, сколько ни нашла, теплые свитера.