При этом один скакал и метался во все стороны, а другой только вытягивал руку и отбивал шарик, однако Фонтанна, прикинув, решила, что силы игроков примерно равны. Отвлекать их она не стала, тихо надела платье и, закинув руки за голову, снова улеглась и стала наблюдать за ходом матча.
Время шло, а игра и не думала кончаться, как будто друзья решили резаться в пинг-понг всю оставшуюся жизнь. Наконец, они отложили ракетки — Бен проиграл со счетом 31:33.
— Когда-нибудь я все же обыграю тебя, Ковбой, — сказал Бен.
— Ну конечно, — отозвался тот, кого он назвал Ковбоем. — А пока пожмем друг другу руки.
— Классная игра! — раздался голос сзади.
Не разнимая рук, приятели оглянулись. Фонтанна с улыбкой вставала с травы.
— Спасибо, куколка! — ответил ей Ковбой.
— Это Фонтанна, — поправил его Бен.
— Привет, Фонтанна! — сказал Ковбой.
— А это Ковбой, — представил Бен.
— Привет, Ковбой! — сказала Фонтанна.
Друзья направились к Фонтанне, а она пошла навстречу им.
Подойдя вплотную, она пошарила глазами — лицо Ковбоя обнаружилось не сразу.
— Какой ты высокий! — сказала она.
— В моем деле это очень полезно, — загадочно ответил он.
То есть ни вид, ни тон, с какими отвечал Ковбой, загадочными не были, но смысл ответа был загадкой для Фонтанны. Она представила себе почтовые ящики, висящие на трехметровой высоте, которые, если б не Ковбой, безнадежно пустовали бы. Наверное, подумала она, их владельцы почитают Ковбоя как святого.
— Ты правда знаешь всё?
— Это Бен вам сказал?
— Нет, Римский Папа объявил по радио.
В ответ — ледяное молчание.
Бен уставился на Ковбоя, Ковбой — на Фонтанну, Фонтанна — себе под ноги.
Она прикусила язык — и что это на нее вдруг нашло? Такой хороший малый, а ей вдруг вздумалось отпустить ему колкость — не в ее это духе! И тут ей вспомнился родной братец — тот не мог удержаться, чтобы не съязвить, когда ему задавали вопрос, ответ на который сам собой разумелся. Фонтанна ненавидела и брата, и мать с отцом, и прочую родню, поэтому ей было неприятно ощущать себя хоть в чем-нибудь на них похожей.
— Эти скоты из Ватикана… оставят ли они меня когда-нибудь в покое! — нарушил наконец молчание Ковбой.
— Проклятые католики! — подхватил Бен.
— Чтоб им всем провалиться! — заключила Фонтанна, втайне благодарная Ковбою за то, что он помог ей устранить неловкость.
День клонился к вечеру, солнце садилось, наступало самое приятное время, и Ковбой с надеждой в голосе сказал:
— Давайте выпьем?
Бен и Фонтанна, каждый по отдельности, еще несколько лет назад сделали окончательный выбор между вождением автомобиля и выпивкой — оба решительно предпочли ходить пешком. Так что предложение Ковбоя было встречено с восторгом.
— В саду? — спросила Фонтанна.
— В доме? — спросил Бен.
— На террасе, — усмехнулся Ковбой.
— Виски? — спросил Бен.
— Джин? — спросила Фонтанна.
— Турнир коктейлей, — очень серьезно произнес Ковбой.
Он был непревзойденным мастером последнего слова.
Они поднялись на террасу — так Ковбой называл открытую половину дома. Он пошел зачем-то дальше, в крытую, а Бен с Фонтанной выдвинули стол поближе к краю и установили сзади старую скамью-качалку. Очень скоро вернулся Ковбой, таща одной рукой огромный ящик с разными бутылками, а в другой держа три больших бокала.
— Пабло, Пако и Карлито, — объявил он, ставя бокалы на стол.
А Бен подумал, что забыл предупредить Фонтанну о странной мании приятеля давать имена всем окружающим предметам. «Да ладно, сама разберется», — решил он. И не ошибся: Фонтанна живо схватила третий бокал и воскликнула:
— Чур, мне Карлито!
Мания была странной вдвойне — она усугублялась непостоянством. Бен знал, что однажды окрещенные предметы могли менять имена чуть не каждый день. Сам Ковбой, казалось, этой путаницы не замечал и, уж во всяком случае, ничуть из-за нее не тревожился, зато замечал и злился Бен. Злился больше на себя, на свою дотошность. И почему он должен твердо помнить, что в прошлый раз, когда он пил из Карлито, тот звался Хельмутом? Кому, ну кому это надо?
Но сейчас было явно не время расстраиваться, и Бен, в утешение себе, подумал о гитаре Ковбоя, единственной вещи, которая никогда не меняла имени: всегда и везде хозяин называл ее одинаково — Барбара.