- Китнисс, – обращается он ко мне, – постарайся уснуть – ты слишком вымотана.
Дверь за ним захлопывается, издав щелчок, короткий писк сообщает, что электронный замок заперт.
Легко говорить: «Попытайся уснуть». С таким-то грузом на душе. Тот ещё денёк. Сначала этот ужас в камере Гейла, его глаза, подарившие прощальный взгляд и это «люблю», потом моя опрометчивость в комнате Пита и расплата, а потом… Я прикрываю глаза, вспоминая прикосновения Пита. Это было так волнующе, так остро, учитывая отчаяние ситуации. Я даже удивлена, насколько сильно отреагировало на это моё тело. Но в то же врем я понимаю, как глупо всё это было с моей стороны – просить, почти умолять Пита продолжить. Я то трясусь при его прикосновениях от страха, который оставили в наследство пытки, то теперь умоляю не отрывать от меня губ. Нелогично. Но самое страшное то, что Питу приходится выполнять эту работу для Президента, которая, я уверена, носит ужасный характер.
Пытаюсь последовать совету Пита и отдохнуть. Долго ворочаюсь, отгоняя призраков прошедшего дня. Я почти уверена, что сегодня в кошмарах увижу избитое, израненное лицо Гейла, карающую за неосторожность руку Пита и прикосновения его влажных губ.
Постепенно мир сна уносит меня, представая во всей своей предсказуемости. Кто сказал, что сон – это отдых? Забытье – возможно, но сон – вряд ли. По крайней мере, не в моём случае. И если присутствие Пита и действует до сих пор как избавление от кошмаров, то когда его нет, они буйствуют во всей своей разноцветной, реалистичной мощи.
***
- Китнисс, вставай! – сквозь сон слышу окрик Пита.
Арена научила меня реагировать моментально, каким бы глубоким ни был сон. Я подскакиваю с постели, пытаясь понять, в чём дело.
- Что произошло? – говорю ещё хриплым голосом.
- Сноу изменил планы, – удручённо сообщает Пит. – Казнь сегодня в полдень.
Я прикрываю глаза, ошарашенная ужасной новостью. Это провал. Мы не готовы бежать, не готовы спасти ни друзей, ни себя. Сегодня Сноу лишит меня одного из самых близких людей – моего друга, моего напарника, с которым я могла быть самой собой, как ни с кем другим. Сегодня он отнимет жизни у людей, что стали мне как семья: Энни, Финник, Крессида. Я даже не уверена, что Сноу не отберёт назад Джоанну, которую, по всей видимости, выгодно продал похотливому отпрыску очередного советника.
- Это конец? – едва выдавливаю из себя, глядя в никуда.
- Если бы ещё три-четыре дня… – тихо отвечает Пит. – Но мы попробуем что-нибудь сделать.
Я молчу, не хочу ронять в себя зерно ложной надежды, чтобы потом не вырывать из сердца огромный корень разочарования.
Меня снова наряжают как куклу, собираются посадить на видном месте: рядом со Сноу, Питом и другими приближёнными. Президент хочет, чтобы весь Панем увидел, насколько я сломлена, что Капитолий поглотил меня, что тем, у кого ещё теплится вера в революцию, стало понятно, что надежды нет, раз уж даже Сойка, символ восстания, больше не имеет своих крыльев.
Пит заходит в комнату за мной в четверть двенадцатого. Казнь состоится на Главной площади, что перед Дворцом Президента, а значит, ехать на машине не придётся. До зрительских трибун нас сопровождают десять миротворцев, обступив белой нерушимой стеной. Жаждущие зрелища капитолийцы уже собрались, ждут только нас с Питом и Президента.
Сноу будет наблюдать с балкона своих покоев: старик слишком опасается за свою жизнь, чтобы выйти ближе к народу, а для Пита и приближённых построена отдельная высокая трибуна, с которой виден ужасающий помост – эшафот.
Как только мы оказались на месте, я заметила, что сотни взглядов прикованы ко мне. Опускаю глаза. Даже не уверена, что это игра, сейчас я и не могу играть. Не думаю, что нам удастся бежать сегодня, я вижу это по лицу Пита. Спустя полчаса я потеряю Гейла и других. Эта мысль каленым железом выжигает душу, мне становится трудно дышать. Вид смертельного возвышения с пятью чёрными столбами наводит ужас. Я слышала, как миротворцы обсуждали, что пленников привяжут к столбам и расстреляют. И меня заставят на это смотреть.
Вот прозвучали фанфары, и на площади воцарилась гробовая тишина. Все обратили взоры на балкон Дворца, где стоял Президент, одетый также во всё чёрное, и, конечно, на лацкане пиджака красовалась белая роза. Нет сомнений, что она генномодифицированная - я чувствовала её тошнотворный запах, хотя мы находились на приличном расстоянии.
Далее Сноу произнёс проникновенную речь о повторении Тёмных времён и о том, что Капитолий, как и в прошлый раз, спас всех, остановив кровопролитие. Но, тем не менее, как утверждал Президент, виновные должны быть наказаны, если не захотели, как Сойка, покаяться и покориться. Тут меня буквально передёрнуло. Лжец! Я едва не рванулась вперёд, чтобы выкрикнуть это с трибуны, как почувствовала, как сильные руки, затянутые в перчатки, опустились мне на плечи, слегка сжав их. Пит немного подтолкнул меня вперёд, показывая людям, что Президент не врёт, но лёгкое, никому не заметное пожатие, было только для меня от настоящего Пита.
Я чувствовала, как все взоры снова обратились на меня, и думала лишь о том, что на эшафоте не хватает ещё одного столба – для меня.
Послышалась барабанная дробь и на площадь вывели осужденных. Гейл, Финник, Лайм, Крессида шли ровно, высоко подняв головы, а последней вели Энни, потому как сама она идти не могла, содрогаясь от рыданий. Все одеты в чёрное, причёсаны, но невероятно бледны. Меня захлестнуло отвращение: даже из казни в Капитолии пытаются сделать гламурное шоу. Хотя что же я так удивляюсь? Разве такое впервые?
Когда моих друзей подвели к столбам, связав за ними руки, я почувствовала, как жар заливает мою голову, как стучит в висках. Пит с бледным лицом стоял рядом, всё ещё положив ладонь мне на плечо.
- Держись, милая, я люблю тебя, – проговорил Финник, повернувшись к своей жене.
Он сказал это едва слышно, но тишина, стоявшая вокруг, разнесла эхом эти слова повсюду.
Один из миротворцев, что стояли под эшафотом, подошёл к Лайм, что была возле первого столба и надел ей на голову чёрный мешок. Боже, их будут расстреливать по одному. Ещё секунда, и я просто упаду, забьюсь в судорогах от горя. Если бы я только могла поменяться с ними всеми местами! Если бы только могла!
Но я выстою, я не проявлю слабость: Гейл бы этого не хотел.
Окрик. Короткий залп и Лайм, встрепенувшись, тихо сползла по столбу, а у её ног стала растекаться тёмная лужа. Энни закричала, Финник снова стал говорить ей успокаивающие слова, а Крессида стала тихо, отстранённо что-то напевать. Но я смотрела лишь в одном направлении – в глаза напарника, в которых не было страха, только сожаление. Наши взгляды встретились прямо перед тем, как ему на голову надели мешок. Я чувствовала, как слёзы непрерывно стекают по моим щекам.
- Прощай, – тихо прошептала я и крепко зажмурилась.
Но вместо пулемётной очереди прозвучал оглушающий взрыв, от которого, казалось, пошатнулась земля. Может, земля и оставалась на месте, но вот трибуна явно затрещала.
- Сейчас! – закричал Пит, но до меня не сразу дошло, что обращается он ко мне. – Они опоздали!
Я поворачиваюсь на его голос, стараюсь понять, куда он меня увлекает, почему в его руках дымящийся пистолет, а на треснувшем полу три трупа в белой форме. Пит тащит меня за руку, спасая от обломков рушащейся трибуны, но всё начинает растекаться, плыть.
- Китнисс! Не сейчас! Не теряй сознание! – кричит Пит, тряся меня за плечи.
Невероятным усилием я возвращаюсь в своё тело, обретаю контроль. Всё это заняло не более нескольких секунд, а вокруг уже слышались крики, выстрелы, была тотальная неразбериха. Люди кричали, толкались, падали, а мы бежали, пробираясь сквозь толпу. Пит всё ещё тащил меня за руку, расталкивая на пути разряженных, испуганных капитолийцев. Адреналин начинал заражать мою кровь, наполняя тело невероятной силой, стремлением.