— И не попробую. Готовьтесь-ка лучше.
Резцова ушла, не слушая возражений. Пришел убедиться в том, что докладчица предупреждена о предстоящем выступлении, Нехайчик.
Блистая неисправимо своей, попрежнему щуплой внешностью, Нехайчик попрежнему же неисправимо искажал и теперь на свой манер каждое русское слово. В очках и под большой шляпой, в которую он не входил до подбородка только потому, что ее поддерживали гигантские кудри, — таким он был на фронте, когда гнал впереди себя казака против стрелявших белогвардейцев, таким его увидел Стебун, когда во время конгресса Коминтерна он делал из висячей зыбки распоряжения о расстановке плакатов на Доме
союзов, таким явился он и теперь в сопровождении Резцовой к Льоле.
Резцова кратко сообщила:
— Это товарищ Нехайчик, сговоритесь с ним о собрании...
Льола приросла испуганно к стулу и через силу вымолвила, приглашая гостя сесть на стул.
— Пожалуйста, товарищ Нехайчик.
Укоризненно взглянув затем на самоуправно распоряжавшуюся ею политпросветчицу, она по необходимости обратилась к организатору профсоюзной культработы.
— Что же, товарищ Нехайчик, вы скажете?
— Товарищ Луговая, — излился Нехайчик, — мы будем устраивать вечер и постановка вашего доклада с участием всей культурно-просветительной работы. Такого инициатива заставили нас собрать заводских комитетов, сделать продвижение заочного самообразования, которое хотели развить и мы, и губком, и рабочие от своего инициатива... В четверг собрание будет состояться в лекционной комнате Дома союзов, и мы хотим, чтобы вы обязательно была... Товарищ Резцова сказала, что говорила вам...
Резцова вмешалась.
— Мы говорили об этом... Елена Дмитриевна уже готовится, товарищ Нехайчик. Если она не познакомит с работой комиссии товарищей, работающих в месткомах и фабкомах, нашей деятельности — цена грош.
Льола почувствовала, что Резцову не переупрямишь, и с отчаянием подчинилась.
— Что ж, хорошо, товарищ Нехайчик. Только снимаю с себя ответственность за то, что я наговорю.
— О, мы все там будем... Мы знаем, что вы первый раз на такой широкой собрании будете доклад делать. Я буду там и товарищ Резцова. Если у вас не удастся сказать настоящее, мы выступим и поправим.
— Хорошо! — согласилась Льола.
Она стала готовиться, про-себя заучивая систематическим повторением чуть не наизусть те аргументы и мысли, которые должна была сообщить собранию. Но делала это столько же в нерабочее время, сколько и между работой, в часы занятий, в антрактах от одного телефонного разговора до другого, используя свободные минуты между писанием бумажек и беседами с посетителями, являвшимися к ней по делам комиссии.
Наступил жуткий день доклада. Льола в этот день чувствовала себя полупомешанной. Что-то делала, куда-то звонила, на какие-то звонки отвечала, с кем-то говорила. Но все это — будто в полусне.
И вот еще один, сто первый за сегодняшний день звонок к Льоле. Льола с немного волнующейся и начинающей переходить в раздражение певучестью в голосе сигнализирует:
— Ал-ло!
Полузнакомое что-то в вопросе:
— Елена Дмитриевна?
— Да...
Догадкой подняло вдруг всю вверх:
«Неужели он? »
— Тут я прочитал торжественное объявление о том, что культотдел закатывает ваш доклад о заочном самообразовании. Верно это, мадам-товарищ?
Конечно же он. Стебун только и имеет эту манеру— титуловать ее язвительным словцом «мадам» даже тогда, когда он, видимо, рад пожелать ей наибольшего счастья.
— Это товарищ Стебун?
— Да.
— Ох, дорогой товарищ Стебун, это верно...
— Ну, хоть лишитесь дара слова от досады, пусть земля сгорит под ногами у вас, — я, Елена Дмитриевна, приду и пробуду на докладе от начала и до конца.
У Льолы закружилась голова и от радости и от смертного страха за то, что может произойти, если она оскандалится. Все время, после встречи с Диссманом, еще не забытой Льолой, она и Стебун виделись только мимоходом, встречаясь в коридорах Главполитпросвета или сталкиваясь на заседаниях комиссии. Стебун несколько раз готов был с ней заговорить о чем-то, что заранее предрешало их отношения и ее судьбу, но в решительный момент сомнения каждый раз останавливали его, и он сдерживался. А теперь опять напомнил многозначительно о себе.
И Льола не знала, что должна теперь сделать.
— Приходите, Илья Николаевич! — с подозрительно-спешной горячностью вырвалось у ней.
— Отговорюсь от всего другого и приду... До свидания пока!