— Надо от кустарничества перейти к организованной общей работе.
Перечислила учреждения, библиотеки и те организации, от которых можно было получать пособия и программы по специальным областям образования.
Все, что она объясняла во второй части своих сообщений, было техническими мелочами, которые, однако, вооружали культурников на деятельность и давали им возможность от разговоров перейти к практической постановке новой работы.
И деловой актив собравшихся с увлечением ухватился за записывание адресов тех учреждений, которые брались оказывать Содействие комиссиям, и тех сведений, которые должны были пригодиться в работе.
В заключение, кончая доклад, Льола пригласила при всех недоумениях обращаться лично к ней за помощью, которую обещала оказывать, было бы это только в ее силах.
И многие из собравшихся и устроители собрания в лице Нехайчика и Резцовой, лишь докладчица кончила, окружили ее.
— Вот! Вот! Какова хорошева связь сделали вы у Главполитпросвета и союзов! — не отступал от Льолы Нехайчик.
— Товарищ Луговая, в какой комнате вы в Главполитпросвете? — спрашивали деятели комиссий.
Резцова, с кепкой набок, воинственно и победно наступала на Льолу, на Стебуна, на всех:
— Видите? Видите! Я вам говорила, что будет толк...
Стебун дождался, пока слушатели оставили Льолу,
и, простившись с Резцовой и Нехайчиком, вместе с переродившейся за один этот вечер и родной ему теперь женщиной вышел на улицу.
Он сперва молчал, и Льоле вдруг показалось, что она летит куда-то в бездну.
Стебун намеревался объясниться, а у нее душа замирала от страха за себя.
В Стебуне — ее счастье. Она горела от его близости. Скажет он слово — и она в ответ сумеет только выдохнуть звук сладкого согласия. Готова на все. А придет вдруг Луговой?
Льола сходила с ума.
Они вышли из Дома союзов, завернули на Большую Дмитровку, чтобы пройтись для разговора, как предложил Стебун, и еще не сказали друг другу ни слова.
Стебун хотел найти наиболее уместные слова. В ответе он не сомневался и только хотел, чтобы разговор был проще, не теряя в то же время силы связывающего на всю жизнь двух людей взаимного обета. С любовной уверенностью поглядывая на Льолу, он выжидательно молчал.
Они прошли несколько шагов, выбираясь из людского потока улицы.
И вдруг Льола, лишь только они завернули в малолюдный переулок, где им не мешала человеческая толкотня, заговорила сама о том, зачем ее позвал Стебун.
Страшно волнуясь, она вдруг замедлила шаги и предупредила:
— Илья Николаевич! Я согласилась с вами пойти поговорить... я знаю, для чего вы меня позвали...
Стебуна что-то подхватило, он выжидательно выпрямился и замер, чувствуя неожиданное.
А Льола, трепеща от безумия собственного решения, заспешила произнести себе приговор:
— Илья Николаевич, вы дороги мне! Чтобы вам не было неловко от моего отказа и чтобы вы не подумали обо мне плохо за то, что я не предостерегла вас от этого разговора, я должна... я хочу предупредить вас обо всем. Я ни любить вас, ни женой вашей быть не могу!
— Что та-кое?
Не Стебуна, быстрого на отбой, как пружина, при всяком душевном ранении, можно было сразить одним ударом. Его лишь повернуло на оси сознания лицом к непредвиденному крушению. Полсекунды потребовалось всего, чтобы он принял факт наличия совершенно новой обстановки. Прежде даже чем успела Льола вдохнуть в себя воздух после своего невозвратного слова, он уже решил отразить удар.
И со всей силой возмущенного негодования, какое только он мог вложить во вспыхнувший вопрос, он высек, словно щелкнул кнутом, еще раз недоуменную фразу, выпрямляясь и гневно останавливаясь возле Льолы:
— Что такое?!
Льола растерянно подалась назад.
По негодованию Стебуна нельзя было не заключить, какую дикую ошибку сделала Льола, допустив мысль, что он намеревается говорить с ней о любви.
— Ах! — выдохнула она, будучи сама поражена тем, что произошло, и чувствуя, что готова упасть. — Я оши...
Стебун так же круто опустился, как вдруг вырос, обжег Льолу взглядом и, наотмашь рубанув рукой воздух, зашагал прочь.
— Илья Николаевич! — рванулась с попыткой остановить его Льола.
Но Стебун и не обернулся. Может быть, не слышал, может быть, слышал, но не мог владеть собой.
Льола смятенно прислонилась к фонарному столбу.
— Что я натворила! Что я наделала! Айя-яй!
Она рванулась от столба и сделала движение в ту