Один из дельфинов – конечно, Кирюша, кто бы усомнился – дал полный назад, доплыл до беспомощной бутылки, поймал ее в клюв, трижды жонглерски подбросил, как рыбку, вверх, успев при каждом подбрасывании дружественно покивать нам головой, – и ринулся догонять товарищей.
Через полминуты Они слились с горизонтом.
Эпилог: отплытие в следующую книгу
Эк куда занесло автора нашего, помыслит иной читатель. Начал за здравие, за депрессию то бишь, а закончил… Благо, не за упокой, но уж беллетристики навалял, стишочков невпроворот… Кому это надо?…
Внимание здорового (?) читательского большинства в наше время привлекается и удерживается либо тремя журналистскими Ж – Желтым, Жареным и Жестоким, оно же чернуха, либо тремя П – нет, не Поэзией, не Писательским мастерством, а вот чем: Практичностью, Пользой – ясной и недвусмысленной Применимостью текста: чтобы понятно было, что делать и как, главное даже не что, а как, как и как, бесконечные как, без заметного интереса (NB!) к вопросу – зачем.
Хитом востребованности была, есть и будет книга кулинарных рецептов – идеальный образчик Поваренной Книги Жизни, оторваться от коей человечеству так же проблематично, как голодному младенцу от материнской груди.
Никогда не насытит…
Пища духовная имеет свои уровни и разряды. Есть то, что жуется – и то, что вкушается. Есть напитки столовые, имеются и десертные, и слегка, и весьма горячительные, и элитные вина.
Откровенный вымысел – пир фантазии, цирк пера – если только выписан от души, лихо и вкусно, наподобие незабвенного «Гаргантюа и Пантагрюэля», подчас так забирать способен, что расставаться с ним трудно, как просыпаться от сладкого сна или кусок тела живого отрезать…
Это и читателя касается – продолжения, продолжения! – а что дальше?! – а герой жив?! – и писателя: образы, рожденные воображением, живут своей самовольной жизнью, как дети – не слушаются, озорничают, не хотят засыпать, о прощании навсегда и знать не желают…
Эта вот утка по-пекински, которой Иван Афанасьевич запустил в кота совершенно логично в своем положении, но для меня неожиданно, а уж тем паче непредсказуемо вдруг ожившая и улетевшая на корабль, – утка и там не успокоилась, а взяла да и вывела утят в укромном местечке кубрика, где прикармливалась кое-чем из наших припасов. Рыбку, понятно, тоже ловила, слетала с палубы в океан. Спросите – как успела за столь короткое время обзавестись потомством, – и кто папочка, извините, неужто непорочным зачатием?…
Не знаю, ей-богу, ума не приложу, но факт, как озорно пошутил бы Иван Афанасьевич, на яйцо. Точнее – на целых семь утиных яиц. Когда мы вернулись на «Цинциннат», пекиночка наша спряталась с утятами в трюм, как бы чего не вышло, но потом вывела семерых пушистых малышек на палубу: пора было спускать их на воду, учить жить…
И угощения, улетевшие на фрегат со скатерти-самобранки, без употребления остаться не пожелали. Свежие, аппетитные, изобретательные, изысканные – одна теплая яблочная шарлотка под лимонным сиропом, посыпанная миндальной крошкой, чего стоила! – а пирамида из взбитых сливок! – а фрикасе а-ля Помпадур! – стройно и ладно, как музыкальный ансамбль на эстраде, стояли они на овальном столе нашей кают-компании и приветствовали нас тонкими ароматами.
Когда «Цинциннат» под попутным норд-вестом взял курс на необитаемый остров Трудяга, нам уже ничего более и не оставалось, как приступить к подкреплению сил, потраченных в приключениях.
…Здесь, пожалуй, мы и очнемся от художественного взаимогипноза, стряхнем хмель поэзии и вернемся в трезвую прозу бытия – снова переведем наше повествование в обстановку реальную, где начали разговор: на кухню ко мне; тут ведь тоже бывает иногда чем заправиться, хоть и не столь изобильно и разнопланово, как у Ивана Афанасьевича Халявина, дай Бог ему долгих дней.
Мой кухонный стол – круглый, удобный и для трапез, и для работы, и для бесед. На нем мы и разложили карту нашего путешествия, дабы определить маршрут дальнейшего плавания по Океану Настроений, Архипелагу Депресняк и прилежащим водам и землям. Тут же и горка писем…
Открываем наугад и работаем.