Через пять минут мы уже ехали дальше. А впереди подскакивал на выбоинах зеленый джип майора с тигриной мордой на борту — гербом части.
Дорога крутанула раза два по отрогам и вывела нас на долину. Открылся пыльный шумный городок — Чаукпадаун. Джип повернул на боковую улицу и остановился. Мы оказались в большой шумной толпе. Она текла по широкой улице, но вместо домов здесь стояли павильоны и лавки.
— Ярмарка, — сказал майор, подойдя к «Волге». — Ежегодная ярмарка в Чаукпадауне. Я думал, вам стоит потерять еще пятнадцать минут и пройти по ней.
Казалось, все знали нашего спутника, с ним здоровался каждый встречный. Майору приходилось часто останавливаться, чтобы перекинуться парой слов то с одним, то с другим, так что у нас было более чем достаточно времени, чтобы осмотреться.
— Это, вообще-то говоря, пагодный фестиваль. Он устраивается испокон веку. Сюда съезжаются крестьяне со всего района. Но мы стараемся внести кое-что новое.
Майор извинился и остановился поговорить с пожилой женщиной.
— Понимаете, я здесь состою в разных комиссиях, советах — общее дело, — говорит майор, догоняя нас. — Нечего нам сидеть в четырех стенах, приходится решать кое-какие дела на ходу. Да, о ярмарке. Во-первых, мы строго следим, чтоб здесь было чисто, чтоб был порядок. Мы не можем допустить эпидемий. Раньше, знаете, как бывало…
Майор снова отстает.
— Остановитесь на минутку. Это павильон потребительского кооператива. Здесь цены ниже и товары лучше.
Перед кооперативом очередь. Явный знак популярности.
Наконец, достигаем конца торговой улицы. Ее замыкает большой павильон из тростниковых матов.
— Сюда я вас и вел. Познакомьтесь. У Маун Чжо — техник со строительства Чемоутау. У Маун Чжо, покажи гостям, как мы проводим наглядную агитацию.
Внутри павильона после солнечной улицы темновато, и сразу не разглядишь, что это так внимательно рассматривают крестьяне. За невысоким барьером макет района размером в сто квадратных метров. Посредине гора с глубокой впадиной на вершине. Поупа. Рядом большое зеркало и игрушечная плотина. От плотины бегут зеркальные полоски каналов.
— Узнаете? Чемоутау. Таким он будет года через два-три. Увеличьте соответственно — понимаете, какое будет озеро?
Крестьяне окружили макет, стоят подолгу, узнают свою деревню. Вот здесь пройдет канал. Совсем рядом.
— Ну, а теперь можно на плотину. Вы не жалеете, что я вас задержал?
— Наоборот, мы очень благодарны.
Машины проезжают городок и через несколько минут покидают шоссе, сворачивая в узкую дорогу между стенами кукурузы. Еще несколько минут, и кукуруза расступается. Поселок. Совсем новый, строящийся. Мы проезжаем до конца, где еще заканчивается строительство одноэтажных коттеджей.
— Сначала посмотрите, что мы готовим для советских специалистов и наших инженеров. Мы хотим, чтобы эксперты чувствовали себя как можно лучше. Ведь здесь за много километров ни одного кинотеатра. Сюда рангунские газеты приходят с опозданием не на один день. Не каждый специалист из Рангуна соглашается ехать — глухое место. Но везде люди. И если есть работа, то не страшно. Я думаю, что русские не будут на нас в обиде. Мы постараемся, чтобы они были почти как дома. Среди друзей — уже дома.
Майор вылезает из машины, знакомит нас с подошедшими инженерами. Дальше мы идем несколько сот метров пешком, обходим холмик и вдруг оказываемся в самом центре строительной площадки.
Майор доволен произведенным эффектом. Мы не ожидали, что плотина так выросла. Высокий откос покрыт аккуратно пригнанными камнями. Сверху его засыпают землей. Женщины несут ее в плоских мисках на головах и сваливают на плотину. Майор замечает наш взгляд и говорит:
— Техники пока мало. Техника будет советская. Но уже сейчас мы достали два экскаватора. Пройдем же немного дальше!
Мы огибаем еще один холм, и оказывается, что здесь плотина еще только начинает подниматься над землей. Плотина в Чемоутау состоит из четырех участков. Каждый концами упирается в небольшой холм, и все вместе они перегораживают низкую долину, поросшую кактусами и редкими пальмами. Последний отрезок упрется в холм повыше других — холм Чемоутау. На вершине его стоит маленькая пагода. Экскаваторы подрывают холм, чтобы дойти до гранитов, к которым примыкает плотина. Через несколько лет пагода будет совсем близко от воды.
— Этого ее строители не представляли. — говорит идущий с нами инженер. Оказывается, он и есть тог У Маун Хла, которому мы должны передать привет от Симакова.
С холма видна вся картина строительства. Отрезок, на котором уже идет работа, и другие, где только белые столбики показывают, как пройдет ось плотины. Вдали видны неоконченные дома строительного поселка и гора Поупа. Она голубеет над кактусами и пальмами, и отсюда не видны ни ее пагоды, ни отшельники.
А в Тецо мы не попали. Было поздно, и доехать до темноты не удалось бы. Нас поджимал график — всякое путешествие имеет график, и потому мы увидели Гецо только на обратном пути. К сожалению, надо признаться, что тогда мы уже спешили в Рангун (опять же график) и выехали из Мейктилы затемно, чтобы выкроить на Тецо хотя бы пару часов.
Свернув с шоссе, ехали несколько минут по деревне, большой, старой — и деревья там старые, и среди пагод старого деревянного монастыря глазели пустыми окнами полуразвалившиеся кирпичные здания — раньше в них жили монахи. В деревне шла молотьба, и буйволы, словно живая карусель, топтали по кругу желтые колосья риса. Девушки веяли рис через тростниковые сита, и длинные зерна, как вода из лейки, рассыпались в утреннем ветре.
Деревня кончилась. Арык, вдоль которого мы ехали все время, оказалось, вытекает из обнесенного валами канала — широкого, полного синей, а не желтой воды, текущей среди оживленных рисовых полей. Вдоль канала и проходила укатанная дорога. Казалось, вот за этой пальмой — водохранилище, но снова канал; теперь, думается, оно должно быть за тем пригорком — опять нет, и только километров через семь дорога скатилась с вала, пробежала по сухому водосбросу, снова поднялась на бесконечную насыпь (с камней еще не смыло дождями номера рядов — работу десятников), и мы выехали на берег озера. Оно было тихим, почти безбрежным, и лодки, прилипшие к берегу, говорили о его реальности и основательности. В одной лодке кто-то забыл удочки. Аев спустился к воде, присел на корму лодки и сказал мечтательно:
— Какая рыбалка, должно быть, здесь. Пожить бы в тех домиках денька два-три.
Лев мог только мечтать. И он, и я отлично знали, что через день будем в Рангуне, где воздух мокрый и душный, не то что здешний озерный, утренний. Я тогда не спросил, а потом не вспомнилось, — рыболов ли Лев. Может быть, и нет. Но, глядя на это голубое озеро, с водой такой чистой, какую мы видели лишь в горных ручьях Шанских гор да в озере Инле, где деревни стоят на воде, невольно вспоминаешь рыбалку — вариант оппортунистического «посидеть у речки». Так мы сидели на берегу, смотрели на редкие круги на воде — иногда плескалась крупная рыба (когда она успела вырасти?), молчали и тосковали по дому.
— Мне в ноябре в отпуск, — сказал я.
— А мне еще год. Потом насовсем домой. Все-таки приятно знать, какая нас с тобою ждет страна. Самое страшное на свете — не иметь ее. Ну, быть эмигрантом или если твои родители эмигранты… Здесь особенно чувствуешь свое единство со страной, с народом. Даже тогда, когда становится совсем невмоготу жить вдали от дома, тебя поддерживает то, что ты все-таки вместе со страной. Или даже наоборот — она с тобой вместе. Я слишком красиво говорю?
Нет, мне не казалось и не кажется, что Лев говорил красиво или говорил для того, чтобы говорить. Может, теперь, на бумаге, наш разговор покажется вычурным, истины — слишком прописными. О таком обычно не рассуждают. Как о настоящей любви. И даже больше — если кто начинает говорить при всех громко, — ему не очень доверяешь. Зачем о любви выступать с трибуны? Наверное, поэтому Лев и спросил: «Я слишком красиво говорю?»
Я вспомнил о нашем разговоре на берегу водохранилища не для красного словца. И люди, которые работали здесь, не говорили о любви. Они работали. Они работали для Бирмы, потому что любят свою страну. И ни черта без этой любви не получалось бы…