Паломники оклеивают листочками золота древнюю статую Махамуни. Под многовековым слоем золота скрылась первоначальная форма рук и ног
На следующий день, проехав километров тридцать от Пагана, мы очутились в самом центре современности, на нефтяных разработках Енанджауна и Чаука. Было это в дни, когда проходила национализация промыслов.
Вышки тянутся на много километров вдоль Иравади, их не меньше, чем храмов в Пагане. И они по-своему красивы и величественны. Уже во времена Пагана бирманцы добывали здесь нефть — для освещения, для обмазки столбов, на которых подняты дома, чтобы меньше досаждали термиты.
И здесь же, когда англичане начали промышленную добычу нефти, складывался рабочий класс Бирмы, проходили первые забастовки, создавались первые профсоюзы. После провозглашения независимости Бирмы сильно пострадавшие во время войны промыслы не были национализированы — они остались в руках английской компании «Би-оу-си» — «Бирма ойл компани». До войны нефти добывалось достаточно, чтобы удовлетворить потребности страны, оставалось кое-что и на экспорт. А потом началось малопонятное — государство выкупило часть акций компании, но на руководящих постах, на всех основных инженерных и технических должностях оставались англичане. И добыча стала заметно падать. К 1963 году Бирме уже приходилось ввозить нефть из-за границы. Что же произошло? Истощились запасы, отвечали английские специалисты, получавшие сказочные оклады — по восьми тысяч джа в месяц. Рабочие получали гроши — меньше сотни. Лечебных учреждений, школ, клубов не хватало. Новая техника не ввозилась. Добыча продолжала падать, специалисты продолжали получать деньги. А раз новых капиталовложений не было, и накладные расходы англичане держали на минимальном уровне — в Великобританию продолжала уплывать прибыль.
И вот 1 января 1963 года бирманское правительство национализировало «Би-оу-си». Уехали домой высокооплачиваемые чиновники и инженеры, вздохнули легче рабочие, развернули свою деятельность профсоюзы, началось строительство новых школ и библиотек.
А что касается добычи нефти, то для выяснения этого вопроса бирманцы пригласили специалистов из Румынии. Те обследовали нефтяные поля — оказалось, положение совсем не так плохо: запасы есть, можно увеличить добычу.
И она увеличивается.
СОСНЫ И ГОРЫ
Еще было жарко. Еще зелень вокруг была вовсе не зеленой, а охристой. Еще воздух был густой и тяжелый. Но мы уже были в горах.
Вдруг Лев остановил машину и сказал:
— Видишь?
— Ничего особенного не вижу.
— Вот что значит иметь ненаблюдательного спутника. Ей-богу, я был о тебе лучшего мнения. Дом видишь?
— Вижу.
— А что рядом с домом?
— Собака.
И я задумался. В собаке было что-то ненастоящее, непривычное.
— Ну конечно. Ты тысячу раз прав. Это настоящая собака!
Настоящая собака посмотрела на нас и оглушительно залаяла. Мы слушали ее откровенный, смелый лай как лучшую музыку. Настоящая собака!
Нет, это совсем не значит, что в Бирме нет собак. Их очень много и даже, пожалуй, больше, чем нужно, чем положено из расчета на душу населения. Собаки везде — на дорогах, в монастырях, у помойных ям. Рыжие, черные, бесцветные, чаще рыжие. Они худы, облезлы, процент инвалидов среди них куда выше, чем среди собак других стран. И, главное, — они все на одно лицо, и на всех мордах — несмываемое выражение тоски, беспомощности, жалости к себе и своим потомкам, — это нищие собаки. А раз они нищие, то этим и определяется их характер. Нищенский. Нет у них чувства собственного достоинства, и лаять они не смеют. Только визжат, когда дерутся ночью у помойки. А кроме того, они почти лишены шерсти, что еще больше подчеркивает их худобу и бедность — облик бирманской собаки позволяет подозревать, что произошла она не от волка, а от существа, куда менее жизнеспособного и вымершего везде, кроме теплых буддистских стран, где все живое находится под молчаливой опекой. Бирманской собаке не надо было бороться за существование, и из этого ничего хорошего не получилось.
Сколько раз мы сталкивались с собаками на пути, и они поражали удивительным отсутствием бдительности. Лежит собака на дороге, на нее едет машина, собака долго не может сообразить, откуда угрожает опасность, а когда сообразит и с визгом бросится прочь — бывает поздно. Труп собаки на дороге — явление более чем обычное.
Бывают случаи удивительнее. Ехали мы по окраине Мандалая, по узкой уличке, покрытой пылью. В пыли лежала разморенная жарой собака. Когда гудки наши слились в сплошной вой, когда отпрыгнуть было уже поздно, она чуть сдвинулась, отвернула голову, и, обернувшись назад, я увидел, что она лежит как ни в чем не бывало между продавленными машиной колеями и с укоризной смотрит нам вслед. А в Чемоутау я видел собаку, которая бежала за телегой и налетела на столб. Поджала хвост и убежала в подворотню. Вы когда-нибудь видели, чтобы собаки налетали на столб?
И вот мы увидели настоящую собаку, большую, лохматую и веселую. Отсюда начинались горы, места куда более суровые, чем бирманская равнина. Воздух суше и прохладнее, ветер свежее и небо синей. И не мудрено, что собакам здесь живется труднее. Их меньше, но должность их не та, что на равнине. Они не нищие — они друзья человека, трудящиеся собаки. В горах они сторожа, пастухи. А у трудящейся собаки и облик иной.
Карен Питер Со Мьинт, которого мы обещали подвезти до Коло, тоже вылез из машины. Понял причину нашего оживления и сказал:
— Обязательно куплю щенка в Коло.
Питер — агроном, работает он на государственной ферме под Тази. куда нас попросили заехать в Рангуне — узнать, как работают тракторы, как с запчастями. Тракторы там наши, оставшиеся с тех пор, когда на ферме работали советские хлопководы.
Нам удалось выкроить время и побывать на ферме. С запчастями было туго. Но бирманский механик не хотел жаловаться.
— «Беларусь» — лучший в мире трактор, — говорил он и гладил радиатор. — Вы мне скажите лучше, почему я последний номер «Советского Союза» не получил? Все уже получили, а я не получил. А с тракторами все будет в порядке — через неделю поеду в Мандалай. У Эй Маун даст. Думаете, не даст? У него мастерская.
У Эй Мауна мы еще не знали, поэтому ничего сказать не могли.
— Вы не знаете У Эй Мауна? Он же директор мандалайской МТС. — Механик явно разочаровывался в нас. — Вот что. Вы заезжайте в Мандалай, заходите к У Эй Мауну. Если будете раньше меня, передайте привет и скажите, что скоро приеду.
И тут мы встретили Питера. Питер, маленький, скуластый, большеглазый карен, сказал, воспользовавшись паузой:
— Вы в самом деле не беспокойтесь за свои тракторы. Мы на них не жалуемся.
— Не жалуемся, — сказал механик.
— А хотите, покажу вам, как сто седьмой растет? Вообще-то хлопком занимается мой старший брат, но его сейчас нет. Но я все могу рассказать.
Сто седьмой оказался сортом хлопка. Его внедряли здесь советские специалисты еще в 1958 году. Хлопок — и сто седьмой, и другие сорта — выдержал испытание, показал себя неплохо в условиях Бирмы. Его начали сеять на семенных участках фермы и распределять по разным районам страны. И вот теперь он неприхотливостью, урожайностью, хорошим волокном зарекомендовал себя с самой лучшей стороны. И растет — Питер показал нам схему распространения — в Яметине и Магве, под Мандалаем и Минчжаном. Только на ферме его называют сто седьмым, советским хлопком. Для крестьян это просто хлопок, бирманский хлопок. Он стал вполне своим. Наверно, и мы его видели, когда проезжали хлопковые поля. Механик и лаборанты называли имя советского хлопковода, но произносил его каждый по-своему. Так мы и не узнали, как же фамилия человека, который — сделал свое дело, работает сейчас в Москве или Ташкенте, или еще где-нибудь и, может, даже не знает, как много крестьян в Бирме выращивают хлопок советских сортов, пользуются плодами его труда.