Ливия Элиот
Не торопись сжигать мосты
1
Мотоцикл мчался ей навстречу – черное, ревущее, крылатое чудовище, жуткий кентавр двадцать первого века, лишенный грации и достоинства соплеменников Хирона и более напоминающий киберурода, мутанта или не ведающего человеческих чувств пришельца с далекой планеты, где не осталось уже ни зелени деревьев, ни диких животных, ни голубого, с лениво плывущими облаками неба, ни журчащих по камешкам рек. Она видела бешено вертящееся, словно зубчатый диск бензопилы, переднее колесо. Слышала срывающийся от злости визг двигателя – так, в ее представлении, могли бы кричать предвестники смерти, банши.
И не могла сдвинуться с места.
Она помнила, что убегала от монстра по длинной-длинной асфальтовой дороге, прямой как стрела и исчезающей за далеким горизонтом, но ноги вязли в расплавленном полотне, и это как-то не вязалось с бьющим в лицо колючим, сырым ветром.
Понимая, что шансов нет, она остановилась, выпрямилась и повернулась.
Мотоциклист сидел, наклонившись вперед и расставив локти, – вот почему монстр казался крылатым! – и лицо его почти полностью закрывали огромные черные очки и черный, с гребнем, шлем. Почти, но не совсем – оставались еще нос, подбородок, губы.
Губы… Других таких не было на свете. Они могли вытягиваться в узкую, тонкую, слегка изломанную ниточку, могли сжиматься, становясь едва заметными на бледном лице, могли набухать и выворачиваться, делаясь похожими на мясистые лепестки экзотического цветка. Они могли согревать, как одеяло из шерсти ламы, стегать, как плети, превращаться в створки наглухо закрытых холодных ворот и притягивать, манить, как манит бездумное насекомое душистый и яркий, но выделяющий ядовитый сок бутон. Они могли сводить с ума…
С ужасом и отчаянием поняла она то, о чем догадывалась с самого начала, но в чем не желала себе признаться: это был он.
Она повернулась к нему, выпрямилась, словно героиня из какого-нибудь дурацкого фильма ужасов, как будто обладала некой магической силой, способной остановить черную нечисть. Жуткое колесо накатывало беспощадным катком, и она, сознавая, что в следующее мгновение черный вихрь сметет ее, бросит на асфальт и раздавит, выкрикнула одно-единственное слово заклинания:
– Марти!
– Марти… – прошептала Шеннон и открыла глаза.
Утро уже наступило, и сквозь неплотно сдвинутые шторы в крохотную комнатку струился яркий июньский свет. Полоска его пересекала подоконник, сбившуюся лиловую простыню, соскакивала с кровати на дешевый зеленый коврик, пробегала по потертому линолеуму и упиралась в дверь, украшенную рекламным плакатом с фотографией площади Святого Марка и броской надписью «Посетите Венецию – вдохните воздух романтики!».
Взгляд Шеннон прополз вслед за солнечной полосой, задержался на соборе, ушел влево, пересек пустое пространство стены, оклеенной велюровыми обоями, и добрался до письменного стола с допотопным монитором, занимавшим большую его часть. Рядом с монитором стояла серебряная рамка с фотографией счастливой, судя по улыбающимся лицам, парочки.
Боль иглой уколола сердце.
– Вот что, девочка, – негромко, но твердо сказала Шеннон. – Тебе нужно обратиться к психиатру. Иначе плохо кончишь. Этот чертов сон…
В дверь постучали, и не успела Шеннон сказать «да» или «нет», как в комнату влетела Сью.
– Привет, проснулась?
– Как видишь.
– Тогда поторапливайся. Уже без четверти девять, а нам надо быть на месте к одиннадцати. И, кстати, сегодня твоя очередь готовить завтрак.
– Но я же вчера готовила! – возмутилась Шеннон. – И потом… мне что-то не хочется…
– Можешь не есть, но я от завтрака отказываться не собираюсь. Что касается очередности, то хочу напомнить…
– Ладно-ладно, не надо. Так уж и быть. – Шеннон потянулась. – Дай мне еще двадцать минут.
– Даю двадцать пять. Я пока приму душ. – Сью прошла к окну, раздвинула шторы и выглянула с высоты четвертого этажа на протянувшуюся внизу улицу. – Знаешь, иногда мне кажется, что жить в таких городах, как Лондон, совершенно невозможно. Здесь не чувствуешь себя человеком. Все куда-то летят, бегут, торопятся – и ты вместе с ними. Иногда мне даже становится страшно: кажется, стоит только остановиться или, не дай бог, упасть – и тебя просто раздавят, перемелют и выплюнут. И вечно не хватает денег. Не успел получить – смотришь, их уже нет. Если б ты знала, как мне хочется порой вернуться в наш тихий уютный Ланкастер! – Она вздохнула и тут же рассмеялась. – Но не дождутся! Сью Кокс так легко не сдастся!
Подруга исчезла в ванной, а Шеннон, еще раз потянувшись, сползла с кровати, просунула ноги в новые тапочки, украшенные изображением мышиной головы – подарок Сью к последнему Рождеству, – накинула коротенький и непропорционально широкий халат и потянулась в кухню.
Кулинарными способностями природа Шеннон не наделила, и приготовленные ею блюда неизменно напоминали ухудшенные версии того, что можно найти в скромном ассортименте уличных ларьков. Впрочем, даже обладай она талантом шеф-повара, содержимое холодильника подрезало бы крылья любой фантазии. В результате дело ограничилось четырьмя горячими бутербродами с сыром и ветчиной (два кусочка хлеба оказались пережаренными, и Шеннон, дабы не слушать упреков Сью, положила их на свою тарелку), двумя чашками чаю с пакетиками «Эрл Грей» и творожными шариками. Последние выглядели не совсем аппетитно, и их пришлось помазать клубничным джемом для придания товарного вида. Завтрак получился – по крайней мере на взгляд Шеннон – вполне даже полноценный. Довольная собой, она прибралась в комнате и, глянув на часы, постучала в дверь ванной.
– Ты скоро?
Шум льющейся воды стих, и из-за двери высунулась мокрая голова, повязанная зеленым полотенцем.
– А?
– Завтрак готов, так что поторапливайся – я тоже хочу принять душ.
– Минутку. – Голова исчезла, а из ванной донеслось беспечное мурлыканье.
Шеннон покачала головой – вот уж у кого оптимизма хоть отбавляй. Какие бы гадости ни подбрасывала жизнь подруге, а подбрасывала она их ей с завидной регулярностью, поскольку Сью отличалась авантюризмом и постоянно оказывалась в потенциально рискованных ситуациях, душевные раны заживали у нее с чудодейственной быстротой, а хорошее настроение возвращалась максимум через двое-трое суток. «Я – бродячая кошка, – говорила о себе Сью. – Сбрось меня с седьмого этажа, я только отлежусь, оближусь, хвостиком помашу – и пошла дальше». Она и внешне напоминала кошку – гибкая, ловкая, пластичная, изящная, с зеленоватыми глазами. Погладишь – заурчит довольно, пнешь – зашипит, оскалится, а то и коготком цапнет.
– Вот и я. – Сью выскользнула из ванной. – Ты уже перекусила? Нет? Поторапливайся. Не забывай, что такси мы себе позволить не можем.
– Я мигом, – пообещала Шеннон.
Вышло, однако, еще быстрее, поскольку горячий кран вдруг закашлял, захрипел и, выплюнув слабую струйку, отказался исполнять свои прямые обязанности. Смыв кое-как шампунь, Шеннон поспешно разделалась с успевшим остыть бутербродом, поклевала творожные шарики, вкусом напоминавшие рассохшийся пластилин, проглотила чай и, сопровождаемая неодобрительными взглядами Сью, убежала одеваться.
Общественный транспорт не самая большая гордость британской столицы. Автобус тянулся по улицам с раздражающей неторопливостью пенсионера, и каждый раз, когда он останавливался, у Шеннон появлялось нехорошее предчувствие, что вот сейчас этот старичок устало вздохнет, опустится на лавочку и закроет глаза.
Выскочив на нужной остановке, подруги отыскали указанную в объявлении улицу и еще через пять минут остановились у трехэтажного особняка из темно-красного кирпича, величавое достоинство которого основывалось на немалом возрасте и очевидном осознании собственного превосходства над современными постройками.