Он как будто не слушал, по-прежнему внимательно рассматривая залитый солнцем лабиринт, и рассеянно проговорил:
– А, да... Лошадка и печатка со львом. Ты обнаружила что-то еще?
Я не ответила. То есть не ответила вслух.
– Значит, ты знал, Эшли?
Он вроде бы очнулся и обернулся ко мне:
– Он очень странный, этот лабиринт. Можно подумать... Прости, ты что-то сказала... что-то о китайской лошадке и печатке, которые пропали.
– Я не говорила. Это ты сказал.
Он кивнул:
– Мне рассказали Андерхиллы. Они сказали, что ты отправилась смотреть, не пропало ли еще что-то. Ну и как, проверила?
– Насколько смогла без описи. Я не нашла этих вещей в библиотеке, но мистер Эмерсон мог убрать их куда-нибудь.
– Нет. Когда мы приехали, Андерхилл только что позвонил Эмерсону. Тот ничего не знает. Это определенно очень странно. А ты обнаружила еще какие-нибудь пропажи?
– Картины, которые мне подарила бабушка Софи. Вон оттуда.
Я указала на стену.
Он нахмурился:
– Эти? Черт возьми, кому понадобились две детские картинки?
– Эти «детские картинки», как ты их назвал, – подлинники и теперь стоят немалых денег, хотя их будет трудно продать. Похититель не сможет их просто выставить, они уникальны. Ради бога, Джеймс, куда они могли деться?
– Бог его знает. А ты уверена, что они пропали? Их могли положить куда-нибудь. Думаю, ты найдешь их в шкафу или еще где-нибудь.
– Я сама положила их в этот шкаф и заперла его. А теперь он не заперт, и картин нет. Логично заключить, что они пропали вместе с лошадкой и печаткой.
Джеймс еще сильнее нахмурился:
– Пожалуй, ты права. – Он поколебался. – Слушай, Бриони, я понимаю, все это довольно неприятно, но постарайся не очень суетиться. Не лучше ли оставить это все нам с близнецом и Эмерсону? Мы разберемся. Уверен, найдется самое безобидное объяснение. Однако кто мог взять эти вещи? Классная даже не открывается для посетителей.
– Это зацепка, а?
Он запнулся на полуслове.
– Ты подозреваешь Андерхиллов?
– Нет, конечно. Я о них ничего не знаю, кроме того, что это очень милые люди, насколько я смогла рассмотреть сегодня. Но главное, какой смысл таким людям красть эти мелочи – да и вообще что-либо, зачем?
– Ладно, оставим это, дорогая. – Он замялся. – Пойми меня правильно, но тебе в самом деле не стоит об этом беспокоиться. Это наше дело. – Помолчав, он покосился на меня: – Ты не против?
– Дай мне время подумать. Еще не знаю. – Я начала разгибаться, вставая со скамеечки у окна. – Тебя послали позвать меня к обеду? Думаю, нам надо идти.
– Бриони.
Его рука легко легла мне на плечи. Я села и замерла.
– Мне нужно кое-что обсудить с тобой. Когда мы сможем поговорить? Я слышал, ты переезжаешь в коттедж. Это правда?
– Да. Я ходила туда сегодня утром. Роб и миссис Гендерсон все приготовили, и, наверное, я сегодня перееду. Я... Я тоже хотела бы поговорить с тобой, Джеймс. Мне нужно многое рассказать... После обеда? Или «Эмори» будет занят с Кэти?
– Нет. Но после обеда ему придется поболтать с Джеффом Андерхиллом о найме поместья. А потом я смогу зайти. Ты ночуешь там?
– Да.
– Тогда увидимся. А теперь, наверное, лучше спуститься. Все в порядке, спешить некуда. Стефани подождет, нам нужно многое сказать друг другу.
– А что решили насчет найма?
– Говоря официальным языком, им будет позволено остаться до истечения срока. Срок истекает в ноябре. Ни Эмори, ни я не видим причин его сокращать. А ты?
– Это имеет значение?
Рука на моем плече шевельнулась.
– Значит, возражаешь.
– Говорю тебе, не знаю. – Резко освободившись, я встала и направилась к двери. – Пошли.
– Своего наперсника возьмешь с собой?
– Кого? – Только тут я заметила, что тащу с собой Пота, и швырнула его на скамеечку у окна. – Чтоб тебя, Джеймс! – воскликнула я, но на этот раз про себя, и продолжила свой путь к двери. Джеймс пошел за мной.
– Ты не заметила в библиотеке, все запертые книги на месте?
– Опять же без описи не могу сказать. Но пустых мест не заметила. Надо будет проверить. Мы застучали каблуками вниз по лестнице.
– Может быть, тебе все-таки лучше оставить это нам? – снова предложил он.
– Черта с два! Я совершеннолетняя, и во всяком случае самых худших из них не осталось. Помнишь, Эмма Эшли несколько сожгла.
– Бабушка Савонарола. Сожгла. Жаль, – весело проговорил он. – Что ж, мы будем более чем рады, если ты ознакомишься с коллекцией Уильяма Эшли. И с его драгоценными стишками, и с его латинскими трудами, и с собственной редакцией простейших шекспировских пьес.
– Разве среди них есть простые?
– Я бы сказал, «Ромео и Джульетта» и «Юлий Цезарь» затрагивают не столь глубокие проблемы, как, например, «Мера за меру» или «Тимон Афинский».