— Почему же преступники ее не захлопнули? — поинтересовался Журавлев.
— Она закрывается и открывается с пульта. Покойник не мог закрыть дверь. Тут все продумано. Внешнего замка нет. Значит, снаружи дверь не откроешь. В помещении должен оставаться человек, способный открыть двери здания, иначе никто туда не попадет. Я не верю в случайности. По сути дела, если предположить, будто преступники сумели хитростью попасть в офис, то там должен был находиться я. Судьба мне все время подножки ставит. Если кто-то должен вляпаться в дерьмо, то им буду я, и никто другой. Так мне, видно, на роду написано. И если вдруг пострадал кто-то другой, то сделал это сам. Вот и Витька пострадал по собственной глупости и доверчивости. Ясно же дураку, что поиски начнут с него как с единственного свидетеля, отвечающего за охрану здания. Кто же ходячего информатора оставит в живых?
— Допустим, Бовин пошел на сговор. Деньги ему нужны. Рискнул парень. Впустил в здание, включил лифт, — рассуждал Журавлев. — У грабителей были ключи от кнопки, ключи от этажей, кабинета, сейфа. Значит, действовали свои люди. Они знали пароль последнего дня, который должен поменяться только утром. Сделали свое дело, спустились вниз и пристрелили парня. Так?
— Конечно. Только почему вы решили, что грабителей должно быть много? Такая операция под силу одному человеку. Взламывать ничего не надо, для чего же преступнику сообщники? С ними же делиться надо. Я бы не стал. Сам бы все взял.
— Резонно. Одна неувязочка. В электронном журнале должны остаться данные о посетителе, прошедшем через турникеты двадцать первого этажа.
Парень усмехнулся.
— На этаже есть красная кнопка возле лифта. Если замки вышли из строя, то надо нажать кнопку и по домофону сообщить на пульт пароль. Охранник отключит систему, и вы пройдете через двери, как в вестибюль станции метро, и при этом никакой журнал ничего не зафиксирует.
— Выходит, что вся система гроша ломаного не стоит? Человек остается главным стрелочником?
— Совершенно верно. Только охранник не может попасть в кабинет. Кабинеты с пультом не связаны. И охранник не знает, каким кабинетом и каким этажом следует интересоваться. Их около шести сотен в здании. В каком лежат деньги, а в каком находится душ или сортир, знают только сотрудники офисов. Без сговора тут не обошлось. Меня другое удивляет. На что мог рассчитывать Бовин? Он же умный парень, отличный специалист. Мне, человеку очень далекому от сыска, и то стало ясно, что он замешан в этом деле.
— Есть еще какие-то предположения? — спросил Журавлев.
— Проще пареной репы. Я поинтересовался ради любопытства. В пятницу, когда я его должен был сменить, на ипподроме не было забегов и ставки не принимались. Бега — лишь повод. Мог бы придумать что-нибудь и поинтересней. И еще. Человека, который произвел в него смертельный выстрел, он хорошо знал. Стреляли с двух метров. Значит, убийца вошел в сторожку и сделал четыре шага. У нас пол застелен стальными пластинами, под ними идут коммуникации. Они создают много шума, когда по ним ходишь. Подкрасться невозможно. А он сидел к убийце спиной и знал, что тот находится в комнате. Мы ее «сторожкой» называем.
— Скажи, Паша, а ты был знаком с Трушиным, Дубенским и Зверевым? — поинтересовался Журавлев.
— Теми, что на даче погибли?
— Да.
— Нет. С боевиками у меня нет общих интересов. Эти люди особого склада ума и интересов. И потом, они намного старше. Истории про войну мне уже надоели. Телевизор включить нельзя: сплошные убийцы, проститутки, коррупционеры и президент. Все мозги прокапали. Лучше бы про наши закрома и житницы рассказывали.
— Понятно. Спасибо за беседу, было очень интересно. Какое у тебя образование?
— Высшее. Институт электронного машиностроения.
— Молодец. И с логикой у тебя все в порядке.
— Свободен, — грубо рявкнул Охапкин. Паренек встал и тихо вышел.
— Теперь понял, Дик, что грозит моей репутации? Наводчиков и соучастников нанимаем на работу.
— Не торопись, Володя. У мальчишки фантазия разыгралась, его слова еще не доказательство. А мне нужно личное дело погибшего Вити Бовина и хороший специалист по охранным системам. Я хочу сам побывать в том здании и ознакомиться с электронным комплексом и пультом управления.
— Хорошо. Устроим тебе экскурсию. А дело Бовина на моем столе лежит.
Он взял черную папку, лежащую по левую руку, и протянул ее Журавлеву.
8
Молодые люди, каждому из которых не исполнилось и сорока, совершенно не походили на новых русских, какими их принято себе представлять. Интеллигентные, выразительные, умные лица, и одеты со вкусом, без вычурности и нелепых ярких пятен.
Вячеслав Прозоров не позволял себе сидеть в директорском кресле за столом, когда к нему приходили посетители или гости. В кабинете хватало места и для удобных антикварных диванов и кушеток. Небольшой перебор, конечно, — кабинет не музей, но если это считать недостатком, то он был единственным.
Заместитель Прозорова, его правая рука и друг Глеб Шульга излучал какое-то особое обаяние. Он не был так элегантен и красив, но общаться с ним для всех было одно удовольствие. Существуют актеры, которых по пальцам можно пересчитать, с удивительной способностью завораживать своим обаянием. Им и играть-то ничего не надо. Смотришь и веришь каждому их слову.
И все же Марецкий ощущал напряженность руководителей «Меги».
Прозоров позвонил ему утром и спросил подполковника, не смог бы ли он приехать к ним в офис. Марецкий и без приглашения собирался навестить ограбленную контору, а тут еще и приглашение получил.
Гостя усадили за ломберный столик, инкрустированный перламутром. Именно это место ему предложили для наглядности.
— Теперь, уважаемый Степан Яковлевич, мы попытаемся воспроизвести то, что случилось вчера вечером, когда после совещания мы с Глебом вернулись в мой кабинет.
Прозоров повернул голову к заместителю и сказал:
— Давай, Глеб.
Молодой человек подошел к кожаному дивану и резко плюхнулся на него. Слишком резко, можно подумать — умышленно.
Одна из картин сорвалась со стены и упала, но Глеб ее поймал, иначе она обрушилась бы ему на голову.
Подполковник ничего не понял из показанного ему спектакля, а потому молчал и ждал разъяснений, которые последовали незамедлительно.
— То же самое произошло вчера. Правда, я не падал на диван с такой силой. Все происходило мягче. Но картина все же упала и у меня на затылке осталась шишка. Приятного мало, но это лишь начало. Настоящие огорчения нас постигли чуть позже.
Он поставил картину на стул перед окном.
— Этот шедевр был куплен в Лондоне на аукционе «Сотбис» за один миллион триста тысяч долларов. Поль Гоген «Пирога». Гоген сейчас в моде. Над диваном висят еще четыре полотна Гогена, но не столь знаменитые. Но должен вам доложить — за пять картин мы уплатили три с половиной миллиона. За четыре года они подорожали на шестьдесят процентов. А если интерес к великому мастеру сохранится, то вскоре они подорожают еще раз в пять. Мы очень удачно вложили деньги. Некоторые картины близкого друга Гогена — гениального Ван Гога — дошли до астрономических цен. Японские банкиры владеют полотном стоимостью в восемьдесят миллионов долларов. Теперь его можно продать за сто сорок. Прошу меня извинить за вступительную лекцию. Картины приобретены официально и зарегистрированы. К тому же они застрахованы. Но дело не в этом.
Шульга перевернул холст задней стороной.
— Тут и экспертов не надо. Мы видим с вами современный отечественный холст по семьсот пятьдесят рублей за метр вместе с грунтовкой. Это подделка. Гогена несложно подделать. В Китае есть мастерские, которые за один день вам сделают два десятка копий. Они занимаются этим официально и ставят штамп «копия» на холсте. Можете заказать у них любую картину по Интернету, и вам ее привезут в течение недели. У нас в стране умельцев не меньше.