— Не сейчас. Я должен проверить смогу ли починить трубы, — я усмехаюсь над
глупой двусмысленностью.
— О, окей, — его губы сжимаются, и он хмурится, а в моём сердце появляется
трещина.
Кортни смотрит на него с таким же чувством, что и я. С сочувствием. Иисус, я
чувствую себя хреново из-за ребенка. У малыша нет отца, и пусть мать пытается
проводить все свое время вместе с ним, это не одно и то же.
— Может быть, после того как Сэм выяснит, в чем дело, он сможет сыграть с тобой
в игру? — от ее печального голоса и умоляющих глаз, я чувствую себя ещё хуже.
— Конечно, — киваю я.
— Установи ее, и я сыграю с тобой, как все исправлю.
— Ура! Это будет весело. Спасибо, Сэм! — он вскакивает и прыгает вверх-вниз,
прежде чем возвращается к приставке и переключает диски. У Кортни появляются слезы в
глазах, затем она резко поворачивается и взбегает наверх. Я следую за ней. Это
естественное желание утешить ее, чтобы защитить. И я ненавижу это, потому что я не
хочу заботиться о ком-либо. Но черт меня подери, если я оставлю ее прямо сейчас. Ее
дверь закрыта, но я все равно открываю ее, девушка сидит около окна, и ее плечи трясутся
от тихого плача.
Я закрываю дверь позади себя и подхожу ближе. Она поворачивается ко мне и
утыкается лицом в мою грудь, а я оборачиваю свои руки вокруг нее. Ее рыдания
приглушены, а мое сердце вырывается из груди.
— Тсс. Все в порядке, малышка, — я глажу ее по влажным волосам и крепко
обнимаю. Через пару минут она отталкивает меня и вытирает лицо.
— Прости, — Кортни садится на край своей постели. — Он в последнее время много
спрашивал о своем отце, а я не знаю, что ответить ему. Я понимаю, что ему нужно
мужское внимание, и это разрывает меня на части, — последние слова она произносит
шепотом, потому что пытается контролировать свои эмоции.
— Где его отец? — я сжимаю ее руку, но больше всего хочу, чтобы она была снова в
моих объятиях. Приятно чувствовать ее в моих руках, и я бы с удовольствием позволил ей
в них остаться.
— Не знаю. Когда он узнал, что я беременна, выгнал меня из нашей квартиры. После
этого я ничего не слышала от него.
«Кусок дерьма».
— Совсем ничего?
— Неа.
— Что насчет алиментов? — она резко поднимает голову и пристально смотрит на
меня, и я поднимаю руки вверх в знак капитуляции.
— Извини, это не мое дело.
— Нет, это не так. Это создало сильное напряжение в моих отношениях с
родителями, потому что я отказываюсь подавать на него в суд.
— Почему? Это самое малое, что может сделать этот ублюдок для Бена.
— Потому что, — рычит она от отчаяния, — я не хочу от него этого дерьма. И я не
хочу напоминать ему об этом каждый месяц. Я не хочу его денег. Я просто хотела, чтобы
он стал частью жизни своего ребенка. Но он не захотел, так что он может пойти и
трахнуть себя в жопу.
Она такая горячая, когда злится. Ненавижу, что она расстроена прямо сейчас, но не
могу отрицать, что она возбуждает меня.
27
— Напомни мне, чтобы я никогда не злил тебя.
— Слишком поздно, — она смеется.
— Туше.
— Ты останешься на обед? Я собираюсь пожарить сыр.
— Обожаю. Это было единственное, что мой отец готовил для меня. Те немногие
счастливые моменты, которые я помню с ним, когда смотрел, как он делает для меня
бутерброды. Это было редким событием, но я цеплялся за них, как за спасательный круг,
— я тяжело сглатываю. — Ну, я имею в виду, что не обедал.
— Все в порядке, я сделаю и тебе кусочек, пока ты проверишь все, что нужно, — на
мгновение я сажусь на ее кровать, чтобы вернуть контроль над своими эмоциями.
Этих чувств не должно быть. Я слишком усердно работал, чтобы научиться
оставаться равнодушным. Я не могу, не могу вернуться к прежнему снова.
После того, как я уехал из дома своего отца и переехал к своим дедушке и бабушке в
возрасте восемнадцати лет, я жил вполне нормальной жизнью. Перестал принимать
наркотики, которые употреблял, чтобы разозлить своего отца. Поскольку я больше не жил
под его крышей, многое изменилось. Я поддерживал с ним отношения до двадцати трех
лет. Не очень хорошие, но мы разговаривали с ним пару раз в месяц. Встречались в баре.
Он был моим единственным и живым родителем, и хотя я люблю своих бабушку и
дедушку, но я их не знал. Мой отец еще тот мудак эпических масштабов, но, по крайней
мере, его я знал.
Я бы не подумал, что человек, который унижал, оскорблял и использовал меня, был