Не припомню, доводилось ли мне бывать в месте, более унылом, чем это. Обшарпанные стены, потрескавшаяся штукатурка на потолке, пол под серый мрамор, как в морге. Страшно представить, каково Саше внутри. Но главное — даже не ремонт, а точнее, полное его отсутствие. Главное — гнетущая больничная атмосфера, пропитанная хлоркой и спиртом. Неподалеку от меня сидит мужик, видимо, тоже ждет новостей. Телефонный звонок заставляет его вздрогнуть, с отчаянной надеждой он хватается за трубку… Бледнеет, что-то бормочет онемевшими губами. Убрав гаджет, какое-то время таращится в пустоту, а потом вдруг сгибается пополам, и до меня доносятся сухие и лающие мужские рыдания.
Неужели он только что узнал о потере ребенка? Боже, здесь вообще кого-нибудь умеют спасать? Может, пока не поздно договориться о переводе в приличную московскую клинику? Какая там главная по гинекологии?..
— Простите, с кем можно поговорить о переводе? — снова подхожу к приемному окну. — Я хочу видеть заведующего или главного врача.
— Мужчина, сядьте, — гнусаво одергивает меня медсестра. — Доктор сейчас придет.
Я уже собираюсь вынести это чертово окошко, вытянуть оттуда эту тетку и хорошенько встряхнуть, чтобы зубы застучали, но в приемном появляется сухая невысокая женщина с короткой стрижкой и суровым, несмотря на рост, видом.
— Вы к Бурцевой? — спрашивает она.
— Да. Что с ней? Она жива? А ребенок?
— Все в порядке с вашей Бурцевой, — без особой радости сообщает врач. — Ребенка сохранили, но угроза прерывания сохраняется. Плод закрепился низко, и это чревато неприятностями. В подобных случаях мы обычно рекомендуем лежать.
— Как долго?
— На таком сроке, как у Бурцевой, рано делать долгосрочные прогнозы. Все еще может измениться, бывают случаи, когда плацента со временем поднимается на достаточный уровень. Бывает — и нет.
— И что тогда?
— У нас есть девушки, которые всю беременность не встают. И, конечно, при полном предлежании плаценты речи быть не может о самостоятельных родах, — врач холодно изгибает бровь, словно я спросил какую-то глупость. — Но чего сейчас-то гадать? Полежит, покапается. Никаких физических нагрузок, никакого стресса. И, разумеется, половая жизнь исключена. Любая ошибка может вызвать такую ситуацию, и в следующий раз мы можем не успеть.
— Да, конечно. Скажите, а можно увидеть ее?
— Можно. Придете завтра в приемные часы…
— Но это слишком долго. Пожалуйста… — снова пускаю в ход деньги: пытаюсь незаметно запихнуть пару купюр в карман ее халата.
— Уберите сейчас же, — строго рявкает врач, возвращая мне взятку. — Будущий папаша, что ли?
Я неопределенно киваю. Если я скажу, что всего лишь старший брат жениха и отца Сашиного ребенка, иными словами — седьмая вода на киселе, меня точно не пропустят. А так на строгом докторском лице появляется некое подобие сочувствия.
— Ладно, пойдемте, — вздыхает. — Только халат и бахилы наденьте. Пять минут, не больше.
Мне больше и не надо. Не думаю, что Саша захочет со мной говорить. Лишь бы убедиться, что она в порядке. Договорившись о переводе в платное отделение и получив реквизиты на оплату, я, наконец, оказываюсь у палаты.
Шесть мест! Шесть продавленных коек, шесть женщин разного возраста в убогих выцветших больничных халатах. Отколотый кафель над раковиной и невыносимый медицинский запах, от которого во рту появляется металлический привкус.
Я нахожу Сашу сразу: она лежит у стены, отвернувшись ото всех. К руке тянется капельница. У меня внутри все переворачивается, хочется схватить ее на руки и вытащить из этого ужасного места. Сделать так, чтобы эти бультерьеры в белых халатах и немытые соседки по палате даже не приближались к ней.
— Привет, — тихо произношу я, пододвигая стул к Саше.
— Ты? — она удивленно поворачивается ко мне. — Откуда ты здесь?
— Мама позвонила, просила узнать, как ты.
— А… — в ее голосе сквозит разочарование. — Прости, не думала, что тебя будут дергать из-за меня. У Яна проблемы с телефоном…
— Как это мило, — даже не пытаюсь сдержать сарказм. — У Яна всегда проблемы.
— Ты не понимаешь, он в Германии и… И я еще забыла телефон, когда приехала скорая…