Чушь, конечно. Вздор и ерунда, как и связь между мумией и несчастным случаем в музее. Но для исследователя человеческой природы — а значит, и для меня — реакция публики на идиотскую историю гораздо любопытнее самой истории. Народ повалил в музей валом. Кто-то оставлял перед саркофагом цветы или жертвовал музею деньги на те же цели, кто-то забрасывал редакции воспоминаниями о происшествиях, случившихся где-то, с кем-то, когда-то, но «все было точь-в-точь как у нас». Скандально известный лондонский медиум изрекла нечто уж вовсе смехотворное. Ей, мол, явился дух принцессы (ой-ой-ой, так уж и принцессы!). Вскипая благородным гневом, египетское привидение на чистом английском возвестило, что работники музея оскорбили честь стыдливой принцессы, выставив ее на всеобщее обозрение. (Прошу прощения, а честь здесь при чем? Мумии, возлежащей в наглухо закрытом гробу, да еще в оберточной ткани для сохранности, абсолютно нечего стыдиться. В отличие, кстати сказать, от многих дам, явившихся на нее поглазеть.) Далее привидение потребовало вернуть себя в склеп. Адрес склепа, хотя бы приблизительный, никому не известен, так что вздорное требование «принцессы» осталось без ответа. Впрочем, я сомневаюсь, чтобы даже такой идиот, как Уоллис Бадж, всерьез отнесся к просьбам с того света.
Самым курьезным из почитателей мумии оказался безумец в маскарадном костюме египетского жреца. Время от времени комичная фигура в леопардовой накидке загадочным образом появлялась у злосчастного экспоната и так же таинственно исчезала. Репортеры терялись в догадках. На вопрос одного из них мистер Бадж со всей ответственностью заявил, что незнакомец никак не может быть свихнувшимся ученым-египтологом. "Этот самозванец появляется в парике, в то время как, по утверждению Геродота, жрецы всегда брили головы и все остальные части тела. (Курсив, заметьте, не мой. Очень надеюсь, что и не мистера Баджа тоже.)
Бадж, собственно, никогда напрямую не поддерживал дикие теории репортеров; более того, даже пытался их отрицать. Не буду судить строго. Быть может, и нет вины самого мистера Баджа в том, что его ответы на вопросы въедливых газетчиков не рассеивали мистику вокруг мумии. На то они и репортеры, чтобы задавать каверзные вопросы.
«Верно ли, что древние египтяне верили в силу проклятий, мистер Бадж?» — "Н-ну... да... конечно... это верно... Нам известны некоторые примеры... — И жрецы действительно обладали сверхъестественной силой, так ведь?" — «Трудно отрицать свидетельства Священного Писания. Во второй книге Ветхого Завета, Исходе, повествуется о том, как жрецы превращали свои жезлы в гадюк...»
— Кретин! — не выдержала я. Благообразный джентльмен, прикорнувший в соседнем шезлонге, вздрогнул и уставился на меня во все глаза.
В спешке (или нарочно, на него это похоже) Эмерсон забыл сообщить мне одну существенную деталь из жизни и смерти того самого ночного сторожа, с которого и началась вся эта околоегипетская заваруха. Альберт Гор, оказывается, был не только в летах, но еще имел немалое пристрастие к крепким напиткам (как, впрочем, и большинство наших сограждан, занимающих подобные посты). Его хобби, говорят, не мешало ему исполнять свои не слишком обременительные обязанности. Ночному сторожу положено несколько раз за дежурство обойти музеи, а все остальное время он может в свое удовольствие почивать в каморке, примыкающей к парадному входу. Маловероятно, чтобы грабителю хватило безрассудства забраться в музей среди ночи: во-первых, здание надежно заперто; во-вторых, на центральных лондонских улицах полно констеблей. И наконец, в-третьих, продать что-либо из Британского музея весьма и весьма проблематично.
Скорее всего, Альберт Гор действительно умер от кровоизлияния в мозг. В конце концов, неумеренность в пище и особенно в питье как раз и приводит к подобным результатам. Ну а «выражение ужаса на лице погибшего» можно со спокойной душой отнести к излюбленному репортерскому приему. То бишь к преувеличению.
И все же, все же... Кое-что меня насторожило. Полы в египетском зале, если верить газетам, были усеяны осколками стекла, обрывками бумаги и... что самое непонятное... увядшими цветами...
Покончив с вырезками, я последовала примеру Эмерсона и покончила с ними в прямом смысле, выбросив за борт. Прав был «неистовый профессор». Чушь все это. Бред, не достойный внимания мыслящей личности.
Но эти увядшие цветы...
Глава 2
Ах, Темза, Темза!... Все такая же, как во времена Спенсера! По-прежнему «вдоль брегов зеленых незабудки расцветают», по-прежнему «к ночи фиалки прячут лица» и «девственные лилии благоухают».
Королевская Пристань была затянута пеленой дождя. Почему, интересно, Лондон всякий раз встречает нас дождем? На память пришли брызжущие синевой небеса Египта, и все же встреча с великим городом вдохновляла. Лондон! Центр Империи, средоточие интеллекта и искусств, царство свободы, родина истинного британского характера! Я обернулась к мужу:
— Мой дорогой Эмерсон! Не правда ли, как вдохновляет встреча с великим городом? Мы возвращаемся в центр Империи, средоточие интеллекта и искусств, царство...
— Прекрати городить... гм-м... говорить глупости, Пибоди, — прорычал Эмерсон. Проведя платком по моей щеке, он продемонстрировал черное пятно. — От смога деваться некуда.
Мы стояли у поручня, крепко держа за руки наше чадо. Разумеется, Рамсес не мог не внести свою лепту в родительскую беседу.
— Детальный анатомический анализ тел умерших лондонцев показывает, что проживание в этом городе ведет к различным заболеваниям легких, — сообщил он. — Однако не могу не обратить внимание на твою ошибку, папочка. Уверен, что мама выражала восхищение не внешними атрибутами столицы, а скорее...
— Успокойся, Рамсес, — привычно оборвала я тираду.
— Я прекрасно понял, что имела в виду твоя мама, — насупился Эмерсон. — Ты чему радуешься, Амелия? Я застряну в этом мерзком городе на добрых...
— Придется, дорогой, если хочешь закончить монографию до начала следующего археологического сезона. Учитывая, что издательство Оксфордского университета обещало выпустить книгу в прошлом году...
— Не зуди, Амелия!
Скосив глаза на сынулю, следующий взгляд (укоризненный) я послала его папочке.
— Ха-ха-ха! — Сиропная улыбочка Эмерсона предназначалась навострившему уши Рамсесу. — Шутка, сынок. Наша мама никогда не зудит. А если бы такое и случилось, сам понимаешь, истинный джентльмен не стал бы пенять на это даме.
— Ха-ха, — отозвался Рамсес.
— М-да... — продолжил Эмерсон. — С чего бы это, Амелия, тебе скакать от радости при виде этого людского муравейника? Уж не задумала ли ты...
Не в моих интересах было позволить ему закончить фразу. Выкручивайся потом...
— Боже правый! На кого мы все похожи! Ну и нос у тебя, Рамсес... будто ты им землю рыл! Дай-ка вытру. Так-то лучше! А где Бастет?
— В каюте; где же еще, — процедил Эмерсон. — У этого создания хватает ума не высовывать свой нос наружу.
— Отлично. Пора, пожалуй, и нам вернуться. Самое время закончить сборы. Рамсес, ошейник у тебя? Не забудь надеть на Бастет, другой конец застегни на руке и ни в коем случае не... — Напрасный труд. Извернувшись ужом, Рамсес скрылся из виду.
Нависшие над городом тучи были все так же черны, но даже их свинцовая тяжесть не могла омрачить радость встречи с дорогими людьми. С пристани нам уже махали чета младших Эмерсонов — Уолтер и Эвелина, наша преданная служанка Роза и верный лакей Джон. Эвелина, милая Эвелина, дорогая подруга и сестричка, особенно тронула мое сердце. Лондон она всегда ненавидела; ее прелестная золотоволосая фигурка казалась такой жалостно хрупкой на фоне угрюмо-серых доков.