— В третьем классе я однажды разбил окно в школе.
— И признался?
— Ну конечно.
— Какая хорошая была зима, когда я училась в четвертом классе. В каникулы я весь день была на катке.
— И вечером?
— Иногда и вечером. А если говорить откровенно, только один вечер.
— Расскажу тебе один смешной случай. В пятом классе я как-то грипповал и не ходил в школу. Я не знал, что задано по географии, и, когда учитель спросил меня, что это за страна тысячи озер, я ответил: «Швейцария!»
— Забавно! Скажи, ты когда-нибудь посылал телеграммы?
— Нет.
— А я посылала.
— Зато я получал.
— Это не совсем одно и то же, но, в общем-то, близко.
— Ты что завтра делаешь? Воскресенье ведь.
— Еще не знаю. А ты?
— Я хотел в кино пойти. Может, и ты пойдешь?
— Пойду. На какой сеанс?
— Ну хотя бы в одиннадцать. К обеду будем дома.
— Договорились. Завтра в одиннадцать.
— Здесь, перед домом.
— На этом самом месте. До свидания, Раду!
— Пока, Мариана!
ЧЕЛОВЕК У ОКНА
От Бухареста, где мы с ним сели в поезд, в одно купе, и до самой Синаи, где он сошел, он всю дорогу смотрел в окно.
Я читал. Не столько читал, сколько перелистывал журналы. Когда бы я ни вскинул глаза, я видел его руки на спущенной оконной раме, сутулую спину, прядь каштановых волос, которую трепал ветер.
Он заговорил со мной, когда наш скорый поезд мчался как бешеный мимо станции Буфтя. Он повернулся ко мне и вдруг сказал без всяких предисловий:
— Как мне хотелось, чтобы мы остановились здесь!..
Я рассмеялся. Очевидно, слишком громко и неестественно, я сам почувствовал, что надо объяснить ему, над чем я смеюсь:
— Я еду в Клуж. По-моему, мы слишком часто останавливаемся. Я уже ругаю себя, что не догадался взять билет на самолет. Через два часа я был бы там.
Он улыбнулся.
— Я недавно два воскресенья подряд путешествовал самолетом. Собственно, это только так говорится «путешествовал». Один из моих ребят — летчик. Он пригласил меня полетать над Бухарестом.
Я пригляделся к нему. На вид ему можно было дать лет сорок, максимум — пятьдесят. А у него уже сын — летчик! Я хотел было сказать ему это, но он опять отвернулся к окну и повторил:
— Да. Как мне хотелось, чтобы мы остановились в Буфте. У меня здесь двое: один работает зоотехником, другой — кинооператор.
В Звориште, а может быть, где-то дальше, он подозвал меня к окну и показал гигантскую дождевальную установку в виде аиста, из крыльев которого снопами брызгали струи.
— Здесь у меня медичка на практике, — добавил он.
«Счастливый отец, — подумал я, — так молодо выглядит, а у него такие взрослые дети. Можно позавидовать».
Но я опять не успел высказать ему свою мысль — вдалеке показались серебристые трубы нефтезаводов, и мой спутник заметил:
— Здесь, в Плоешти, у меня пятеро. Один, правда, сейчас в отъезде, за рубежом. Он у меня мастер на заводе имени «1 Мая», выпускает нефтеоборудование, а сейчас выехал в Гану на монтажные работы. А остальные четверо — два юноши и две девушки — все работают на строительстве.
Мы проезжаем Бразь, Кымпину, Комарник.
Мой спутник громко читает названия станций и каждую минуту подзывает меня к окну.
Здесь у него химичка.
Здесь инженер-механик.
Я уже сбился со счета. У меня мелькнула мысль, что он и сам, вероятно, не всех помнит и путает их профессии.
Но я тотчас отогнал такое предположение и проговорил:
— Извините меня.
Он даже не слышал.
Поезд подходил к Синае, и он стал собираться.
— Вы в отпуске сейчас? — спросил я.
— У меня каникулы. Мой тут инженером работает. Пригласил меня в гости на несколько дней.
Тут я не удержался и воскликнул:
— Сколько же у вас детей? Я насчитал больше дюжины.
— По-вашему, это много? — Он с улыбкой посмотрел на меня.
— А по-вашему?
— Маловато.
— !
— У меня их гораздо больше. Раз в десять.
Он взял свой чемодан из багажной сетки, пожелал мне счастливого пути и на прощание отрекомендовался:
— Учитель Николае Думитран.
ХОТЬ БЫ ОДНО СЛОВЕЧКО…
Раду первым подошел и стал утешать его:
— Ничего страшного, утрясется!
Потом подошла Лия:
— Выше голову!
Потом Ион:
— Не горюй! Бывает.
И вот он сидит один в классе и с умилением думает о них. Какие хорошие ребята! Все умчались во двор на перемену, и только эти трое почувствовали, что ему хотелось услышать теплое слово, подошли к нему и ободрили его. Только теперь, да, именно теперь-то он и узнал, кто его истинный друг, а кто — нет. Эта злосчастная тройка по математике была, что называется, пробным камнем для дружбы. Те, для кого он что-то значит, настоящие друзья, не оставили его в беде, не помчались играть во двор, а подошли к нему и сказали: «Ничего страшного, утрясется!», «Выше голову!», «Не горюй!..» А Барбу? Барбу, которого он считал больше чем другом, а может, и больше чем братом, что для него сделал Барбу? Он первым выскочил из класса. Вылетел пулей. Даже и не глянул на него. Конечно, что ему глядеть? Что он может увидеть? Человека, убитого горем. А Барбу это мало волнует. Вылетел стрелой из класса, играть в «жучка» или в «колдунчики», а может, посмеяться с девчонками над его бедой — почему бы и нет? Ну что ж, уважаемый, так и запомним! Значит, вот вы какой, так вы понимаете дружбу? Пять лет дружить, целых пять лет, и вот — нате вам пожалуйста!