— Ах ты, «гадатель, толкователь снов»! — засмеялся Лукьянов.
Но смех его звучал немного деланно.
— Значит, соль твоего сна — рыжая женщина? — Лукьянов пытливо заглянул ей в глаза. Но она ответила таким чистым, любящим взглядом, что все его подозрения разом рассеялись.
«Она ничего не знает… Но откуда у женщин эти предчувствия?..»
Лукьянов возвращался домой с двоящимися чувствами.
Почти совсем слетело с него торжествующее настроение, в котором он час тому назад спешил к своей Глаше.
Сначала Лукьянов думал о ней, вспоминая весь разговор.
Он очень любил разбираться в своем чувстве к этой женщине, стараясь найти, почему эта любовь не похожа на все его прежние увлечения. Но это была безнадежная задача, и в уме его не было решающей формулы.
Было такое теплое, не поддающееся анализу чувство, теплое и радостное, как майский день.
Лукьянов думал о том, как долго затянулся, несмотря на все его хлопоты, бракоразводный процесс, который должен освободить его Глашу. Ведь муж ее был уже третий год в психиатрической лечебнице, в отделении для неизлечимо больных.
Потом, безо всякой внешней связи, мысли его перескочили на Глашин сон.
«Нет, она не знает ничего!» — решил Лукьянов.
Да что, в сущности, могла знать Глафира Семеновна про Аду?
Совесть Лукьянова была действительно чиста. Познакомился он с Адой случайно, в трамвае. После встретились раза два — опять-таки случайно, — на улице. Ну, а потом… Потом начинается эта непонятная история.
Он видит Аду в зале суда. Он встречает ее у выхода, возвращаясь после заседания. Он сталкивается с нею у своего дома. Получает чуть ли не ежедневно таинственные записочки. Полные туманных слов, еле замаскированных признаний.
Лукьянова, избалованного женским вниманием, интересовала эта история только новизной. Нравилось смущение Ады при встрече, ее просительный взгляд. Забавляла разница между письмами и словами — словно две совсем разные женщины.
Но теперь, когда Глаша рассказала ему свой сон, Лукьянову стало неприятно.
«Глаша такая хрупкая, нежная… Беречь ее надо…
Если она невзначай увидит Аду, — ей станет очень больно…
Надо как-нибудь предупредить, сказать».
Но добрые намерения Лукьянова так и остались одними намерениями.
— Я вовсе не смеюсь над тобой, Ада, хотя над этим стоило бы смеяться. Я всегда была снисходительна к твоим фантазиям, но это переходит уже все границы. Девице девятнадцатый год, а дурит, как пятнадцатилетняя.
— Оставь меня. Я жалею, что сказала тебе!
— О себе жалей. О собственной глупости. Ведь он смеется над тобой!
— Никогда!
Ада тряхнула золотистыми волосами.
— Сама же говоришь, что он не любит тебя.
— Нет…
— Ну, вот видишь… Все эти избалованные господа — знаменитые адвокаты, артисты — любят кружить головы девчонкам вроде тебя… А сами смеются… Будь он порядочным человеком, он давно отучил бы тебя от этих поджиданий на углах…
— Он не может же знать, что я его жду… Он думает: встречи случайны.
— Ах, какая наивность!..
— Ну и оставь меня в покое!..
Как жалела Ада, что в минуту глупой откровенности призналась сестре! Зина ведь старая дева… Она не понимает… Ада привыкла делиться с сестрой всем… У нее нет близких подруг. Здесь, в Петрограде… Призналась сестре. Правда, не во всем… Но во многом…
Ах, ведь в целом мире нет для нее ничего, кроме этого властного, красивого голоса, этих глаз!..
Ах, эти глаза!..
Как часто казалось Аде, что взгляд их останавливается на ней с выражением глубокой нежности.
На письма он не отвечал. При редких встречах голос его был всегда равнодушен. Рукопожатие холодное…
Но иногда, иногда… Этот ласкающий взгляд, будивший все надежды!
Разве могла знать Ада, что таким взглядом смотрит Лукьянов на десятки других женщин, на всех женщин вообще?
Это случилось ужасно просто, как и случаются все подобные истории. Глафира Семеновна зашла к Лукьянову. Его не было дома. На столе увидела она розовый конвертик, надписанный женским почерком. Не удержалась, вскрыла.
«…Я так хочу видеть тебя… Я так соскучилась по тебе в четырех стенах…»
Все в таком же роде.
И подпись «Ада»…
Первая сцена ревности за два года любви, первая тяжелая сцена…
Лукьянов пробовал было сначала отрицать, но махнул рукой и сказал всю правду. Она не верила. Он сердился.
— Какие у нее волосы?
— Золотистые…
— Рыжие, как я видела во сне?.. Я же знала, что этот сон не к добру…