*
Черная сибирская ночь была усыпана бесчисленными звездами с Млечным Путем в виде дельты, он вглядывался в эту бесконечность, пытаясь проникнуть в глубину мира. Он с жадностью прочитывал сотни книжек, сидя на печке деревенской избы, в школьной и сельской библиотеке, в подполье у Голицыных, где были спрятаны французские оригинальные манускрипты, проглатывал груды немецких книжек в кладовой у тети Розы, пытаясь установить контакт с мирозданием. Он интуитивно чувствовал, что бесконечное пространство не пустое, оно живое, наполненное неиссякаемой жизнью.
Однажды в свои четырнадцать лет он невероятно близко приблизился к глобальному открытию триады пространства, света и темноты. Была зима, на улице было минус сорок два градуса по Цельсию. Деревня вздыхала и скрипела трескучим морозом. Одна за другой лаяли собаки, и в эту ночь ему негде было ночевать. Он залез в глубину стога пахучего сена, так что из него торчала только голова. Он запомнил, что было два часа ночи. Не было луны, воздух был чистейший, какой бывает в предгорных районах Сибири. Тень разглядывал тысячи звезд и вдруг к нему приблизилась закрученная сложнейшая основа триады мироздания, она витала над ним, и сердце его трепетало и замирало от восторга, неведомого смертным.
В четыре часа утра вдохновение, в конце концов, отпустило его. Вся его оставшаяся жизнь была бледным подобием этого прозрения. Попав в ученую среду института, Тень бросился в науку, пропадал в библиотеках в поисках таких же свободных мыслителей, как Диоген. Удивительно, что большинство этого народа были подавлены мертвыми истинами. Они попадали в весьма затхлую атмосферу, стесненную путами окаменевших идей, подобно высыхающим коралловым островам. В поисках философского камня он перелопачивал библиотеки. Его друзьями стали Анри Ренье, Монтень и старик Гете. Нежданные встречи с учителями были для него отдушиной. По ночам он подъедал сырую картошку у соседок по общежитию и вещал в три часа ночи странные истины неприкаянным умным студентам, которые вылезали из своих комнат специально, чтобы послушать его.
Поначалу фундамент мира науки ему казался незыблемым. Золотые фолианты истин стояли ровными рядами. Годы, проведенные Тенью в пыли библиотек и лабораторий, постепенно входило с болью в противоречие с прежними истинами. Мироздание вверглось в неупорядоченный неравновесный хаос с вкраплениями кратковременного порядка. Поиск Небесного Царства был временно отложен. Учитель сказал:
- Когда потребуется, они тебя призовут.
Его мир стал разваливаться на мелкие кусочки. Вместо целого и прекрасного мира, ему были предложены отдельные мирочки. В каждом была собственная кратковременная упорядочность, ограниченная развитой турбулентностью. Он работал сутки напролет, цепляясь за дышащий пульсирующий пустой мир, ткань живого, непостижимого для нас.
*
Честный ученый, не взирая на свои собственные моральные и нравственные запреты, должен, вообще-то, либо сойти с ума, либо умереть, либо где-то остановиться, зарабатывая себе на пропитание.
Вооружившись лазерами, сильной оптикой, микроскопами с камерами, Тень мог часами вглядываться в трепещущий микромир, который для большинства различных специалистов является всего лишь досадной аппаратной погрешностью. Со временем это превратилось в осмысленную попытку ощутить дуновение эфира, мистическое ощущение близости абстрактного Творца, создающего волнующий бриз с бесконечными читающими удивительными светоносными картинами универсума.
Прошли годы. Обогащенный знаниями и мудростью, он постепенно возвращался к своей противоречивой наивности, многие простейшие явления мира оказывались абсолютно непостижимыми. Повсюду он видел школы ученых, упирающихся в недосказанное.
Во многих вопросах читался тупик. В любой конторе, тем более в большой, появляются многочисленные мейнстрит. Рано или поздно начинает господствовать какая-либо школа. Битва идет не на жизнь, а на смерть. Но бывает так, что глобальность оказывается не оптимальной, а ведет к тухлой застойности, где гибнет всё творческое. Даже яркие мыслители сбиваются в серую массу. У них нет имен, они представляют из себя на виртуальную казарму.
Таков мир. Всегда некий гуру, личность от светлых сил, или же наоборот, постепенно превращается в генерала, или, хуже, в серого кардинала, закрывая собой свободолюбие. Человек всего лишь плоский слепок, туманное расплывчатое неотчетливое нечто, которое само по себе не является абсолютной реальностью, а являет собой отражение собственных чувств, разума и подсознания. Поэтому люди понимают друг друга всего лишь с небольшой вероятностью. Каждый из них создает маловразумительный образ объективной реальности. Самые незыблемые априори со школьных программ вдавливаются в сознание людей с вкраплением критерия вероятности «правда-ложь». Даже феноменологи стараются не выходить за границы их феноменологических опытов, боясь заглянуть в бездну. Они осторожничают перед очевидным и тиражируют детскую уверенность объяснений.
Природа вспышки молнии, рождение циклона, самоорганизация коралловых островов, перехода из ночи в утро, деление эукариот, происхождение человека и не совсем правдивый закона Ньютона? Где же прячется истина? Может быть, в пожаре Александрийской библиотеки?
*
Вчера вечером допрос закончился до двадцати часов вечера. Издевались не очень сильно, в основном пугали. Тень давно наизусть знал список устрашений. Самое главное, что ему дали баланду, хлеб, чай и возможность спать. Это было самое дорогое. Он спал, как в царствии небесном, где он был самим собой, где были его друзья, где его любили, и божественные лекари лечили его.
Утро было прекрасным. Боль от побоев затихла. Тень разрисовывал мироздание цветными красками. Он представлял себя рассматривающим планету Землю через иллюминатор МКС или Спэйсшипван на высоте сотни километров. Он чувствовал себя космической пылью, ничтожной тонкой пленкой между землей и атмосферой, где существует биосфера и ноосфера, которая не способна выйти из этого мыльного пузыря, склонного к самоуничтожению. Он думал о том, что геоцентрическая модель мира с эпициклами Птолемея имеет такое же право, как система Коперника.
*
Несколько часов Тень с наслаждением размышлял. Ему не хватало ручки или компьютера, но он легко обходился собственной безграничной памятью. Он ходил кругами по камере, иногда присаживаясь на каменную скамью. Когда ему принесли баланду, он задумался, и даже не успел доесть второе. Он был счастлив. Чистейшим тенором, голосом, данным ему от Бога, он спел серенаду: «… была ты всех ярче, нежней и прелестней, не кляни же меня, не кляни, мой поезд летит, как цыганская песня, как те невозвратные дни...».
*
Мари перестала орать. Серый мрачный капюшон догонял ее и она, подобно рыси, изготовилась к прыжку. Она залезла перила, глаза ее засверкали яростным блеском.
- Жди, - прошептала она.
Капюшон проворно лез к ней огромной серой волосатой рукой, но не тут-то было. Она сумела вовремя сгруппироваться и отскочить. Ее мгновенная реакция выработалась многолетними занятиями фехтованием еще в школьных годах, где она достигла уровня кандидата.