Финвэ опустил голову, уткнувшись прямо в окровавленную истерзанную грудь Татье, и лежал недвижно, не в силах даже плакать. Но горе его длилось недолго. Что-то здесь было неправильно. Пока он нес мать, то ощущал в ней жизнь, хотя с такими ранами она непременно умерла бы сразу. Чувствовал и сейчас. И вот пришла разгадка: в ее теле что-то шевельнулось.
Резко вскинувшись, Финвэ снова оглядел мать. Жизнь не вернулась в ее изломанное, искалеченное тело, но живот ее дернулся. Она носила дитя! То, что Финвэ принял за еще одно уродство, таковым вовсе не оказалось. Существо в чреве Татье еще жило, и Финвэ не знал, что и думать. Это был его брат или сестра, который мог еще оказаться квендо, а не чудовищем. Но как так вышло, и как сильно должны были измениться душа и тело его матери, чтобы она вообще смогла зачать? И достаточно ли ребенок вырос, чтобы жить? И главное, если тело матери уже не могло исторгнуть дитя, то как его достать? Неужели придется разрезать ей живот, будто дичи, которую потрошат?
Финвэ не знал, как поступит дальше, не знал, как донесет ребенка до обитаемых мест живым, если он или она квендо или квендэ, и что будет делать, если нет. Руки у него мелко дрожали, но он сумел совладать с собой. Достав костяной нож, он занес его над телом Татье, глубоко вдохнул, будто собирался с разбегу нырнуть в воду, и резко вонзил его в плоть — неглубоко, так, как если бы хотел пропороть шкуру оленя. Финвэ сам не понимал, как он мог решиться на такое, не верил, что подобное творит, но руки действовали сами, отдельно от разума, ведя длинный разрез от груди до низа живота. Натянутые кожа и плоть послушно расходились, так же легко подались внутренности, и лопнул пузырь, в котором плавало еще не рожденное дитя.
Бросив нож, Финвэ вытащил наружу крохотное мокрое тельце. Несколько мгновений, наполненных милосердной пустотой, бездумно смотрел на него — а потом заорал от ужаса. Существо было меньше, чем обычно рождаются младенцы, но уже с клыками и кривыми когтями, перекошенным уродливым лицом и грязно-серой кожей.
От этого зрелища, от потрясения, от усталости или от всего вместе в глазах у Финвэ померк тускло-красный свет от расщелины, и сознание кануло в темноту. Дитя выскользнуло из его ослабевших рук и упало куда-то вниз…
========== X. Вождь ==========
Финвэ очнулся рядом с уже остывшим растерзанным трупом и медленно пошел обратной дорогой. Но тот, кто переставлял сейчас ноги, был уже не Финвэ, а кем-то другим — сильным, умным и находчивым существом, но разумением он походил на животное. Им двигал инстинкт выжить, а руководствовался он всеми знаниями и опытом, которыми обладал Финвэ.
Это существо выбралось из Утумно и прошло по окружающим его пустошам. Оно выяснило, каких тварей можно есть, придумало, как охотиться на них, и так сумело не погибнуть от голода. Потом знакомой дорогой оно вернулось к берегам Куйвиэнэн. Но оно было вовсе не Финвэ. Пока инстинкты его неким образом обрели собственную волю, душа Финвэ металась, словно в клетке для искаженных квенди, в плену самого черного отчаяния. В своих мыслях Финвэ безумно бродил по темным подземельям самого жуткого кошмара в своей жизни и не находил выхода. Он беззвучно стенал от боли, от которой не было никакого спасения. Но инстинкты вели его туда, где боль утихнет, — не в поселение татьяр, а южнее, к миньяр и дому Имина.
Там Финвэ и очнулся. Он снова осознал себя, вцепившись в Имина и уткнувшись лицом в его плечо. Он дрожал, кричал и метался, раз за разом сбивчиво пересказывая историю своего похода. А Имин слушал и успокаивал его. Он бережно обнимал Финвэ, не давая в исступлении причинить вред ему или себе. Кормил его с ложки, как маленького ребенка, и настойчиво отваживал от него всех любопытных.
— Плачь, друг мой, — говорил он. — Плачь, пока со слезами не выйдет боль.
Он утирал искаженное страданием лицо подопечного, помогал ему мыться и менял на нем одежду, когда та пачкалась. Он узнал уже все, до мельчайших деталей, но терпеливо слушал всякий раз, а слова лились из Финвэ непрерывным потоком.
Финвэ то тонул в горе и отчаянии, переставая замечать что-либо вокруг, то приходил в себя и видел перед собой лицо Имина, который неизменно находил для него слова утешения. От Имина исходили тепло и свет, и Финвэ тянулся к нему, как умирающий от жажды тянется к роднику. Ненадолго ему удавалось достичь этого тепла и прильнуть к нему. А затем пучина отчаяния опять смыкалась над головой, поглощая весь мир, и он снова блуждал по бесконечным темным тоннелям, кишащим чудовищами. Снова сидел над искореженным бездыханным телом матери и держал в руках своего крохотного брата, который не был уже квендо.
— Ты не мог помочь им иначе, — пробивался через черноту голос Имина. — Того, кого нельзя спасти, можно лишь избавить от мучений и жизни, что хуже, чем смерть. Ты так и сделал, Финвэ.
— Я не сумел их спасти, — отвечал Финвэ из подземелья.
— Нет, ты спас, — настаивал Имин. — Ни твоя мать, ни твой брат не будут жить как чудовища. Если бы Татье хоть на крупицу осталась прежней, она жаждала бы именно такого исхода. Она мечтала бы об избавлении.
— А я? — спрашивал Финвэ. — Нужно ли мне избавление?
И тогда Имин гладил его по голове и улыбался.
— Нет, тебе нужно только время, Финвэ. Ты сильный, отважный и упрямый. Самый упрямый из всех, кого я знаю. Разве хоть один квендо отправился на север за своими родными? Разве мог бы хоть один квендо пережить столько, сколько ты, выжить и вернуться? Ты справишься, и я помогу тебе.
Финвэ верил ему. И действительно, со временем он стал все чаще выбираться из подземелий и проваливаться в них все реже. Постепенно он стал способен сам следить за собой, начал снова без напоминания брать еду и питье, даже выходить из дома Имина и разговаривать с другими квенди. Он возвращался и оживал. Узнавал знакомые лица, здоровался с Инис, снова начал резать по кости и шить одежду из шкур. Но время от времени он все равно проваливался в темные тоннели, и тогда инстинкты снова вели его к дому Имина, где он мог спрятаться от всех и слушать его успокаивающий голос, который был единственной тропкой, выводившей его из кошмара.
Так длилось целых пять средних перемен звезд, и наконец случилось так, что Финвэ не видел своего кошмара уже долго. Тогда Имин пришел к нему в праздничной расшитой рубахе и в венце из тонких костяных пластин, усыпанном красивыми камнями, — такой он надевал на всякое важное событие. Финвэ он тоже принес нарядную одежду, а на шее у него застегнул ожерелье Таты. Когда Финвэ только явился к миньяр, Имин забрал это ожерелье, чтобы тот не поранился острыми зубами и когтями. Но сейчас вернул его с большим почтением.
— Я, Имин, вождь миньяр, хочу говорить с Финвэ, вождем татьяр, — торжественно объявил он, и голос его был громким и властным.
Финвэ подивился этой перемене, но ответил в том же тоне:
— Я Финвэ, вождь татьяр, и я слушаю тебя.
— Что ты скажешь, Финвэ, о том, что встретил на севере? — Имин сел напротив него и заглянул ему в глаза. И в его взгляде были все те же тепло и забота, но теперь он видел перед собой не больного, терзающегося квендо, а равного себе предводителя племени. — Как ты поступишь, когда вернешься к своим квенди?
Блуждая в подземельях, а затем заново привыкая к жизни у озера, Финвэ не задавался этим вопросом. Он вообще не думал о том, как будет править. Тогда он был просто одним из квенди, исстрадавшимся и измученным, а теперь Имин напомнил ему, кто он. И не просто напомнил, а заставил превратиться из простого квендо, который думает о себе, в вождя, который думает о племени. Вождя мало занимают собственные печали, ведь он посвящает другим всего себя, без остатка, и лишь потому племя почитает его и слушается его слова. Иногда одежда и символы решают многое. Простой квендо отодвинулся куда-то в глубину сознания, а вождь пришел ему на смену. Финвэ прикрыл глаза и помолчал немного, перебирая варианты, и потом только заговорил.