— Никакую.
— Жаль. А я хотел посоветовать вам позвонить Господу Богу и спросить его, поскольку я его не знаю. Так как я спас сетчатку и внутреннее ухо — между прочим, я первый хирург, которому это удалось, хотя меня и называют шарлатаном, — возможно, оно будет видеть и слышать. Возможно, если спинной мозг соединится верно, оно сможет получить двигательный контроль и даже сможет обходиться без некоторых искусственных приспособлений. Но я говорю вам чистую правду, советник, наиболее вероятный исход — то, что мозг не будет иметь никакой связи с внешним миром.
— Надеюсь, что ваши опасения преувеличены, — мягко возразил Саломон. — Ваша премия зависела от того, будет ли пациент видеть, слышать и говорить как минимум.
— В задницу к свинье вашу премию.
— Мне жаль, но я не могу изменить условия оплаты.
— Неверно. В условиях упоминалась премия — до смешного огромная сумма, от которой я отказался. Послушай, приятель, вы, темные лошадки, можете работать за конечный результат; у мясника другие правила. Мне платят за операцию. Я оперировал. Кончено. Я честный хирург, и неважно, что говорят обо мне разные ублюдки.
— Да, кстати… — Саломон вытащил из кармана толстый пакет. — Вот ваш гонорар.
Хирург положил пакет в карман.
— Вы не хотите проверить? — спросил Саломон.
— Зачем? Или вы все заплатили мне сполна, или я подам на вас в суд. В любом случае мне плевать. По крайней мере сейчас.
— Еще пива? — Саломон открыл еще одну бутылку. — Я вам заплачу. Полностью. Золотом. Через швейцарский банк. В этом конверте номер вашего банковского счета, а также уведомление, что мы заплатили за все расходы, гонорары ассистентам, за компьютерное время, за клинику и за все остальное. Но я надеюсь, что позже смогу выплатить вам и «до смешного огромную» премию, как вы ее называете.
— Что ж, я не откажусь от подарка. Исследования требуют много денег, а я бы хотел, чтобы мое имя осталось в истории медицины… вместо того чтобы на меня смотрели как на шарлатана.
— Я хочу того же. Хотя у меня для этого другие основания.
Бойл глотнул пива и задумался.
— Я думаю, что вел себя отвратительно. Извините. Я всегда выхожу из операционной в ужасном настроении. Я забыл, что он ваш друг.
Саломон снова почувствовал горько-сладкую волну облегчения и сожаления. Он ответил осторожно:
— Нет, Иоганн Смит мне не друг.
— Да? А мне показалось, что вы дружны.
— У мистера Смита нет друзей. Я его юрист. Поэтому он имеет право на мою преданность.
— Понятно. Я рад, что вас все это не касается эмоционально. Прогноз на пересадку мозга не может быть хорошим; я это знаю лучше, чем кто-либо другой. — Бойл задумался. — Хотя на этот раз, может быть, все и обойдется. Несмотря на разницу между донором и реципиентом, ткани удивительно удачно совпали. Один тип крови, а это тоже важно. Может, нам и повезет. Даже разница объемов черепов оказалась несущественной.
— Тогда почему вы так мрачны?
— Вы знаете, сколько миллионов нервных соединений затронуто? Вы думаете, я мог соединить все за одиннадцать часов? Или даже за одиннадцать тысяч часов? Мы и не пытались. Мы лишь обработали головные нервы, затем соединили обнаженные окончания двух спинных нервов — после чего нам остается только молиться и надеяться. Может быть, они срастутся, может, нет… Никто не знает.
— Понятно. Но все-таки может произойти соединение миллионов нервных окончаний? Ведь операция на шимпанзе прошла удачно.
— Черт возьми. Она прошла успешно! Извините. Человеческая нервная система чрезвычайно изобретательна в самозащите. Вместо того чтобы восстанавливать старые соединения, она находит новые, если, конечно, может это сделать, и учится использовать их. Вы слышали о психологических экспериментах с очками, которые переворачивают изображение?
— Боюсь, что нет.
— Подопытному студенту надевают на глаза переворачивающие линзы. Два дня он все видит вверх ногами, его приходится водить за руки и кормить с ложечки. Затем он вдруг начинает видеть все как надо. Мозг переключает несколько сотен тысяч соединений и начинает адекватно интерпретировать новую информацию. Теперь снимаем с подопытного линзы — и снова его невооруженные глаза видят мир кверху ногами. То же самое происходит во второй раз — и снова мозг изыскивает новые пути, и в конце концов предметы переворачиваются, и он снова видит мир нормально.