— Прости, прости, прости, прости, прости, — шептал ему Дженсен, а Джаред пытался набрать воздуху в грудь и сказать, что нечего прощать, что это был самый, мать его, охрененно классный секс в его жизни. Но у него не было сил. Дженсен поднял его на руки и отнёс в спальню, положил на кровать, и долго лежал с ним рядом, гладил всё его тело и шептал что-то бессвязное и такое нежное, что темнело в глазах. Джаред не заметил, когда Дженсен снял с него наручники. Он подумал, что это классная игрушка, и надо бы отвести ей побольше места в их постели.
Потом, уже глубокой ночью, они лежали на кровати рядом, на боку, Джаред к Дженсену спиной и лицом к заставленному картонными макетами столу. Дженсен вжимался в него сзади и лежал неподвижно, изредка касаясь губами его плеча. Они занимались любовью уже пять раз, и три раза из пяти Джаред был снизу, так что внутри у него теперь сладко, приятно горело.
— Как же я люблю, когда меня трахают, — сказал Джаред, не оборачиваясь. — Делай это почаще, ладно?
Дженсен вместо ответа зарылся лицом ему в шею. Ни одному из них не хотелось спать.
Джаред смотрел прямо перед собой на макеты, которые Дженсен обычно ограждал от его глаз столь ревниво, что не разрешал Джареду ложиться с того края кровати, с которого их можно было лучше рассмотреть. Свет уличного фонаря заливал экспозицию бледным светом, отбрасывая вытянутые, искажённые тени, и стол казался гротескным, диковинным городом, сложенным из множества чуждых друг другу стран и эпох, по прихоти творца оказавшихся рядом. Джаред подумал о людях, которые могли населять этого город. Странная это должна быть жизнь.
— Что это? — спросил он вдруг шепотом, заметив с края стола конструкцию, которая раньше ему не бросалась в глаза.
Дженсен, конечно же, не ответил, и Джаред пошевелился, высвобождаясь из его объятий. Когда Дженсен убрал руку, Джаред встал и, подойдя к столу, опустился на колени, так, что его лицо оказалось прямо напротив макета. Дженсен смотрел на него, подперев голову рукой, и ничего не сказал, не потребовал, чтобы он держался от макетов подальше. Джаред наклонился вперёд, пытаясь рассмотреть лучше.
Он учился на юриста, по настоянию отца, и факультатив по истории архитектуры, куда он записался от нечего делать, был единственным, что ему взаправду нравилось в колледже. Их преподаватель говорил, что самые красивые в мире здания — это музыка, застывшая в камне. И Джаред один из немногих студентов понимал, что он имеет в виду. В музыке он мало что смыслил — для него она делилась на клубную и всю остальную, — но в словах преподавателя была та красота, которую Джаред видел в стройных, изящных анфиладах знаменитых образчиков зодческого искусства. И эту же музыку Джаред ощущал теперь в том, что видел перед собой — в хрупком картонном домике, стоящем, словно над пропастью, на самом краю стола.
Это был просто домик, что-то вроде загородного особняка в викторианском стиле. Странным и необычным его делала башня — длинная, тонкая, как копьё, уходившая из мансарды вверх, словно на одной из безумных картин Дали или Магритта. Башня была покрыта барельефами, которых Джаред в полутьме рассмотреть не мог: но он видел, что она искрится музыкой, пахнет музыкой, что музыка пронизывает её всю, от основания до вершины, увенчанной круглой крышей с трогательно крошечной трубой дымохода, гармонировавшей по стилю со всем особняком. Эта башня должна была казаться чужеродным элементом всей композиции, но не казалась — благодаря этой крыше и ещё чему-то неуловимому, неслышному, наполнявшему комнату теплом и покоем. Джаред положил подбородок на локоть, уперев его в край столешницы, и смотрел, смотрел.
— Где это? Откуда? — спросил он, вовсе не надеясь получить ответ.
Но Дженсен ответил:
— Нигде. Это… просто. Какое-то место.
— Просто какое-то место, — повторил Джаред и, подняв голову, обернулся. Дженсен лежал в постели в той же позе, в которой Джаред его оставил, и смотрел на него без напряжения, без пристального внимания, без той сланцевой отгороженности, которую выстраивал между ними почти всегда, даже когда они были в постели. Джаред встал и пошёл к нему. Хрупкая картонная башня у него за спиной мерцала, то тускнея, то снова отсверкивая в свете качавшегося на ветру фонаря.
========== Глава четвертая ==========
Джаред проспал до двух часов пополудни. У него был выходной, но это ровным счётом ничего не меняло: выйти на работу и шесть часов кряду наворачивать на велосипеде он был сегодня просто физически неспособен. Первое, что он увидел, открыв глаза, были макеты. залитые ровным солнечным светом, и та башенка, которую он рассматривал ночью, ещё более хрупкая и изящная при свете дня. Джаред сонно улыбнулся и легонько поёрзал, перебирая складки простыни пальцами ног. Задница болела просто адски, и, твою мать, до чего же это было классно.
— Дже-ен… — протянул Джаред, поворачиваясь на бок — и увидел, что постель с той стороны, где спал Дженсен, пуста. Подушка была примята, и Джаред провёл рукой по остывшему следу длинного гибкого тела, отпечатавшегося на простыне. — И куда тебя понесло с утра пораньше… — проворчал он, но тут же опять улыбнулся, а потом, потягиваясь и зевая, сел в постели. Таким насытившимся, таким ленивым, таким бесконечно довольным жизнью он не чувствовал себя уже… по правде, он вообще никогда раньше так себя не чувствовал. Был чудесный погожий денёк, солнце светило в окно, и, мурлыча себе под нос, Джаред пошлёпал босиком на кухню ставить чайник.
Он едва успел включить плиту, когда в дверь настойчиво постучали. Дженсен никогда не стучал — у него были свои ключи. Джаред шагнул было к двери, но вдруг заметил, что стоит посреди кухни в чём мать родила. Он крикнул: «Минутку, сейчас!» и торопливо натянул штаны на голое тело. Здорово будет, когда Дженсен вернётся и полезет ему в штаны. А там такой сюрприз.
Стук повторился, и Джаред открыл дверь, удивляясь, кому это так неймётся.
На пороге стояли двое мужчин в длинных серых плащах.
— Мистер Эклз? — смерив Джареда взглядом с взлохмаченной головы до босых ног, осведомился один из них.
«Пока нет, — мечтательно подумал Джаред. — Но как только в Пенсильвании начнут регистрировать однополые браки — так сразу».
— Дженсен Эклз? — повторил мужчина, видимо, не расположенный и дальше наблюдать идиотскую улыбку, блуждающую у Джареда на лице.
— Джаред Падалеки, — ответил тот наконец. — Дженсена нет… а что случилось?
Он очнулся от своего рассеянного упоения и заметил, что оба мужчины крайне мрачны и держат руки в карманах. А ещё он заметил у одного из них полицейский значок на лацкане плаща.
— Детектив Дживз, детектив Дуглас, — сухо представил себя и своего спутника тот, который заговорил с Джаредом. — Вы живёте у мистера Эклза?
— Вроде того, — Джаред снова перевёл взгляд с одного на другого.
— Давно он ушёл?
Джаред открыл рот, чтобы сказать: «Не знаю», и изумился, когда ложь внезапно и легко слетела с языка:
— Только что. Вы с ним, наверное, разминулись на выходе.
«Зачем я это сказал?» — подумал он, а детектив тем временем настойчиво расспрашивал дальше:
— И он был здесь всю ночь? А сами вы были где?
— Да здесь же. Мы были вместе.
— Всё время? Ни один из вас никуда не отлучался?
— Слушайте, детектив, мы трахались. Всю ночь. Без перерыва. И нет, мы никуда не отлучались, нам было и так хорошо.
По ошеломлению на лице обоих полицейских Джаред понял, что такого прямодушия они от него не ждали. Но чёрт, его просто достали эти напористые расспросы! И то, как на него пялился второй коп — будто на блядь с видимыми признаками сифилиса на роже.
Ошеломление копов быстро сменилось мимолётной брезгливостью, а потом — непробиваемой холодностью, которую всегда напускают на себя натуралы, поняв, с кем связались.
— А в чём, собственно, дело? — спросил Джаред, раздражаясь всё сильнее. Он теперь был рад, что соврал им про Дженсена — нечего совать нос не в своё дело, пусть они…