Увидев знакомое лицо, он радостно заулыбался и поднял руку, чтобы помахать мне в ответ.
Но потом улыбка стала мало-помалу сползать с его тупой физиономии, уступая место болезненному недоумению: он сообразил, что знакомая особа, которой он машет, — та самая девушка, с которой он в настоящий момент должен ужинать; та девушка, чей салат с креветками бережно ставят сейчас перед пустым кувертом, а сама она сидит в такси и вот-вот покинет место встречи! Радость его увяла, не успев как следует расцвесть.
Он наморщил свой оранжевый лоб. Он не понимал. Такое не просчитывается.
А затем его осенило.
Выражение, которое появилось на его лице, искупило все. Когда он уразумел, что я не в комнате для девочек, а форменным образом улепетываю от него на такси, это было восхитительно. Стоило проскучать весь вечер, чтобы увидеть на его самодовольной, мерзкой, загорелой роже сначала растерянность, потом ярость и, наконец, настоящее бешенство. Он вскочил со стула, уронил начищенный до блеска нож, в который смотрелся с таким искренним восхищением.
Я хохотала до колик.
— Какого чер… — с искаженным от злобы лицом выпалил он, яростно шевеля губами за стеклом. Сейчас он выглядел почти живым.
— Пошел ты! — так же, одними губами, ответила я, высунувшись из окошка по пояс, широко раскинула руки, пьянея от холодного вечернего воздуха, подняла вверх два пальца на каждой руке буквой V и показала ему, на случай, если он не умеет читать по губам. Секунд десять я энергично размахивала перед ним руками, а он в бессильной ярости пялился на меня из-за толстого стекла.
— Поехали, — скомандовала я, натешившись.
Водитель выжал газ ровно в тот момент, когда рядом с Чаком появились два официанта — один с ведерком для льда и белой салфеткой, другой — с бутылкой шампанского.
И тут я поняла наконец, кого напомнил мне Чак. Донни Осмонда!
Донни Осмонда, поющего «Щенячью любовь».
Оранжевого, искреннего, задушевного Донни Осмонда с щенячьими глазами под стать его щенячьей любви, но только такого Донни Осмонда, для которого блеск удачи уже померк, который хлебнул горя, у которого не удалась жизнь — злого, понурого, оскорбленного в лучших чувствах Донни.
Не успела я доехать до дома, как мне стало стыдно перед Чаком за бутылку шампанского. Ему ведь придется платить за нее, а это нечестно. Вовсе не обязательно поступать с человеком по-свински, даже если он мерзок до отвращения. Поэтому, едва переступив порог квартиры, я бросилась звонить в ресторан.
— Добрый вечер, — нервозно начала я, — не можете ли вы мне помочь? Я сегодня была в вашем ресторане, и мне пришлось внезапно уйти, а перед тем я заказала для моего спутника бутылку шампанского. Это был… э-э-э… сюрприз, и я не думаю, чтобы он пожелал за нее заплатить, но хочу быть уверена, что эти деньги не вычтут у официантки из зарплаты…
— Американский джентльмен? — уточнил мужской голос.
— Да, — неохотно подтвердила я. Джентльмен, как же!
— А вы, должно быть, та душевнобольная девушка? — осведомился голос.
Ах, подлец! Да как этот тип смеет называть меня сумасшедшей!
— Господин из Америки объяснил, что вы часто так себя ведете, но ничего с собой поделать не можете.
Я проглотила вспышку бешенства и пробормотала:
— За шампанское я заплачу.
— Не нужно, — сказал голос — Мы согласились пересмотреть размеры материального ущерба, нанесенного им, если он заплатит за шампанское.
— Вряд ли справедливо, чтобы он платил за вино, если не пил его, — возразила я.
— Но он его выпил, — сказал голос.
— Он же не пьет, — заспорила я.
— Еще как пьет, — усмехнулись на том конце провода. — Приезжайте и убедитесь сами, если не верите.
— То есть он еще у вас?
— У нас. И текилу пьет далеко не безалкогольную.
О боже! Значит, теперь на моей совести превращение Чака в пьяницу. Хотя, если вдуматься, может, это лучшее, что с ним когда-либо случалось.
Так, а теперь включаем телевизор!
К моему великому неудовольствию, я застала Карен и Дэниэла в гостиной. Они распивали вино, держались за ручки, были тошнотворно нежны и смотрели мой сериал по моему телевизору.
— Ты что-то рано, — раздраженно проронила Карен.
— Угу, — нагло ответила я.
Потому что я тоже разозлилась. Вот тебе и посмотрела сериал! Не могу же я оставаться в одной комнате с Карен и Дэниэлом, когда они так поглощены друг другом.
Придется сидеть у себя в спальне, пока они нежатся на диване и Карен кладет голову на колени Дэниэлу, а Дэниэл гладит ее волосы, а она гладит его… ладно, где бы она там ни гладила, я об этом думать не хочу.
Они так ворковали, что мне стало противно.
С Шарлоттой и Саймоном я никогда не чувствовала себя настолько неловко; возможно, с Карен и Дэниэлом мне было не по себе потому, что я просто не понимала, что между ними происходит.
— Как дела? — самодовольно спросил Дэниэл.
— Нормально, — беззаботно ответила я.
— А как там твой американец?
— Он псих.
— В самом деле?
— В самом деле.
— Люси, неужели опять? — вздохнула Карен. — Кажется, это начинает входить у тебя в привычку.
— Я иду спать, — отрезала я.
— Иди, — разрешила Карен, игриво подмигивая Дэниэлу.
— Ха-ха, — сказала я, очень стараясь вести себя как настоящая подруга. — Спокойной ночи.
— Люси, если ты уходишь только из-за того, что мы здесь, не надо, — как всегда, проинформировал меня Дэниэл.
— Надо, — поправила Карен.
— Останься, — настаивал Дэниэл.
— Иди, — рассмеялась Карен.
— Карен, не будь такой грубой, — смутился Дэниэл.
— Я не грубая, — улыбнулась Карен. — Я просто честная. Я ставлю Люси на место.
Я пошла к себе с чувством необъяснимой горечи.
— Да, Люси, кстати, — крикнула мне вслед Карен.
— Что? — остановившись у двери, спросила я.
— Тебе звонили.
— Кто?
— Гас.
47
Словно тяжелая глыба свалилась с моих плеч, и я испустила долгий, блаженный вздох облегчения: именно этой минуты я ждала целых три недели.
— Так, а что он сказал? — возбужденно спросила я.
— Что перезвонит через час, а если снова тебя не застанет, то будет звонить каждый час, пока ты не вернешься.
Счастье захлестнуло меня теплой волной. Значит, он не бросил меня, и я ни в чем не провинилась, и никакая Менди не заняла моего места в его сердце.
Тут меня пронзила ужасная мысль.
— Что ты ему сказала?
— Я сказала, что тебя нет.
— И что я пошла на свидание?
— Да.
— Отлично! Пусть поволнуется. Во сколько он должен перезвонить?
Карен выпрямилась и пристально посмотрела на меня.
— А тебе-то что? — спросила она. — Ты ведь не собираешься с ним разговаривать?
— Вообще-то собираюсь, — кротко возразила я, переминаясь с ноги на ногу.
Дэниэл покачал головой, всем своим видом говоря: «Когда же она поумнеет?» — и поджал губы. Подумаешь, чистоплюй! Что он знает о муках нерастраченной или растраченной наполовину любви?
— У тебя совсем нет гордости? — осторожно спросила Карен.
— Совсем, — рассеянно пробормотала я, занятая мыслями, какой тон взять для объяснения с Гасом — дружеский, сердитый, суровый?
— Ладно, пропадаешь — пропадай, — буркнула Карен и повернулась ко мне спиной. — Он должен перезвонить минут через двадцать.
Я ушла к себе. От восторга мне хотелось прыгать до потолка. Двадцать минут, целых двадцать минут — как же их вытерпеть?
Но нет, надо сохранять спокойствие и хладнокровие. Нельзя, чтобы он понял, как я взбудоражена. Я заставила себя дышать медленно и глубоко.
Но губы помимо воли расплывались в улыбке: без пяти десять я буду говорить с Гасом — с Гасом, которого считала навсегда пропавшим! Время ползло страшно медленно.
Когда электронный экран будильника показал 9.55, я приготовилась к старту и стала ждать сигнала.
Я ждала, ждала, ждала…
Гас не звонил.
Конечно, не звонил.