— Ну ладно, — отрезала я, вставая из-за стола. — Ты мне все рассказала. Спасибо и до свидания.
Денег я ей не оставила. Может заплатить за мой сандвич и сама: это из-за нее я так его и не съела.
— Подожди, пожалуйста, — взмолилась она. — Люси, не уходи. Прошу тебя, дай мне возможность сказать еще два слова. Больше мне ничего не надо.
— Давай, говори, — разрешила я. — Хоть посмеюсь.
Мама набрала полную грудь воздуха и начала:
— Люси, я знаю, что ты всегда любила папу больше, чем меня…
Она остановилась, готовая выслушать мои возражения, но я молчала.
— …и мне это было очень тяжко, — продолжала она. — Мне одной приходилось быть сильной, строгой, воспитывать вас, потому что он этого не делал. А ты, я знаю, думала, что он замечательный, а я вредная и злая, но ведь хотя бы один из нас должен был быть родителем.
— Да как ты смеешь, — процедила я. — Папа был мне вдвое, нет, вдесятеро больше родителем, чем ты!
— Но он такой безответственный, — заикнулась она.
— Вот только о безответственности не надо, — перебила я. — Как насчет твоего чувства ответственности? Кто теперь позаботится о папе?
Хотя ответ на этот вопрос я уже знала.
— А почему о папе кто-то должен заботиться? — спросила мама. — Ему всего пятьдесят четыре, и у него все в порядке.
— Ты же знаешь, заботиться о нем надо, — сказала я. — Знаешь, что сам он о себе позаботиться не может.
— А почему, Люси? Многие живут одни, даже люди много старше твоего папы, и прекрасно со всем управляются.
— Но папа не такой, как другие, и это ты тоже знаешь, — возразила я. — Не думай, что тебе удастся выкрутиться!
— А почему твой папа не такой, как другие? — спросила она.
— Ты знаешь почему, — рассердилась я.
— Нет, не знаю. Может, ты мне объяснишь?
— Я не намерена дискутировать с тобой на эту тему, — вскипела я. — Ты знаешь, что за папой надо следить, и все тут.
— Опять не можешь взглянуть правде в глаза, Люси? — сказала мама, глядя на меня с омерзительной, ханжеской кротостью, фальшивым состраданием и показной заботой.
— Какой еще правде? — не поняла я. — Нет тут никакой правды, а ты болтаешь еще больше глупостей, чем обычно.
— Он алкоголик, — мягко ответила она. — Вот этого-то ты и не можешь принять.
— Кто алкоголик? — возмутилась я. — Папа не алкоголик. Я вижу, к чему ты клонишь, думаешь, можно обзывать папу как угодно, говорить о нем всякие гадости, чтобы люди тебя пожалели и сказали, что ты правильно его бросила. Нет уж, меня не одурачишь.
— Люси, он был алкоголиком много лет, быть может, задолго до того, как мы поженились, но тогда я не знала, что это такое, — вздохнула она.
— Чепуха, — фыркнула я. — Он не алкоголик. Ты что — за дурочку меня считаешь? Алкоголики — это такие типы в грязной одежде, небритые, которые спят на улицах и сами с собой разговаривают.
— Люси, алкоголики бывают разные, и те люди на улицах — такие же, как твой папа, просто в жизни им меньше повезло.
— Самое большое в жизни невезение — жить с тобой под одной крышей, — отбрила ее я.
— Люси, ты будешь отрицать, что твой отец много пьет?
— Иногда выпивает, — согласилась я. — А почему бы ему не пить? Все эти годы ты превращала его жизнь в кошмар. Мое самое раннее воспоминание — как ты на него кричала.
— Прости меня, Люси, — заливаясь слезами, всхлипнула она. — Но мне было так тяжело, у нас никогда не было ни гроша, а он не устраивался на работу, но деньги, что я откладывала на еду для тебя и твоих братьев, забирал и пропивал. Приходилось идти в ближний магазинчик и плести что-нибудь о том, как я не успела зайти в банк и не поверят ли они мне в долг. Они доподлинно знали, в чем дело, а у меня ведь тоже гордость есть, понимаешь? Мне было нелегко так поступать, в детстве меня учили ждать от жизни большего, чем я получила с твоим папой.
Она уже плакала в три ручья, но для меня это ничего не значило.
— А я ведь любила его, да, любила, — всхлипывала она. — Мне было двадцать два года, и для меня он был лучше всех. Он все обещал бросить пить, а я все надеялась, что он исправится, каждый раз верила ему, и каждый раз он меня обманывал.
Она говорила и говорила, и обвинениям не было конца. Как он напился в день свадьбы, как, когда она носила Криса и начались схватки, ей пришлось одной добираться до больницы, потому что он где-то пропадал, видимо, пьянствовал; как, стоя в церкви на конфирмации Питера, громко запел «Люди за проволокой»…
Я уже не слушала, решив, что мне пора обратно на работу.
Перед тем как уйти, я сказала:
— Тебе, конечно, наплевать, но знай: я позабочусь о нем сама и сделаю это намного лучше, чем делала ты.
— Ты серьезно, Люси? — совершенно спокойно спросила мама.
— Да.
— Тогда желаю удачи. Она тебе пригодится.
— Что ты имеешь в виду?
— А ты умеешь застирывать простыни? — похоронным голосом спросила она.
— Да о чем ты?
— Увидишь, — устало проронила мама. — Увидишь.
63
На работу я вернулась в состоянии шока.
Первым делом позвонила папе, чтобы убедиться, что он жив и здоров, но он бормотал что-то бессвязное, и я встревожилась еще сильнее.
— Сегодня сразу после работы приеду к тебе, — пообещала я. — Все будет хорошо, не беспокойся.
— Кому я теперь нужен, Люси? — спросил он дребезжащим, совсем стариковским голосом. Я была готова убить маму.
— Мне, — с жаром ответила я ему. — Я всегда буду заботиться о тебе, не волнуйся.
— Ты меня не бросишь? — робко спросил он.
— Никогда, — заверила я, вложив в это слово столько воли, сколько у меня в жизни не бывало.
— И останешься ночевать? — спросил папа.
— Останусь, конечно, я всегда буду с тобой!
Потом я позвонила Питеру. На работе его не оказалось, из чего я заключила, что мама уже и его осчастливила своей новостью, и он, отягощенный эдиповым комплексом идиот, сбежал домой, где лежит в темной комнате, задернув шторы, и ждет смерти на почве сердечной травмы. Так и было: когда я набрала его домашний номер, он сиплым, севшим от горя голосом заявил, что, как и я, ненавидит мать. Но я-то знала, что у него на то другие причины и со мной ему равняться нечего. Питер был в отчаянии не потому, что мама ушла от папы, а потому, что от папы она ушла не к нему.
Далее я позвонила Крису и выяснила, что его мама ввела в курс дела еще утром. Вот ведь негодяй — мог бы позвонить, предупредить, так нет! Мы немного поругались по этому случаю, что было приятно, ибо ненадолго отвлекло меня от мыслей о папе. Крис бурно обрадовался, когда я сообщила, что вечером еду к папе («Господи, Люси, какая же ты молодец. Я твой должник»). С чувством ответственности мой брат не в ладах: он просто не знает, что это такое.
Затем я позвонила Дэниэлу и рассказала ему, что случилось. Ему хорошо рассказывать, потому что он умеет сочувствовать искренне. К тому же он всегда очень тепло относился к моей маме, и меня радовала возможность показать ему, какая она на самом деле дрянь.
Дэниэл никак не прокомментировал преступное легкомыслие моей матери, зато сразу же предложил отвезти меня к отцу.
— Нет, — сказала я.
— Да, — сказал он.
— Нет и нет, — отрезала я. — Настроение у меня хуже некуда, собеседник из меня сейчас никакой, ехать туда долго и скучно, а по приезде я захочу одного: побыть с папой.
— Отлично, — согласился он. — И все же я бы хотел составить тебе компанию.
— Дэниэл, — вздохнула я, — я понимаю, что ты нуждаешься в помощи квалифицированного психиатра, но в данный момент у меня нет времени разбираться с твоими душевными неполадками.
— Люси, будь благоразумна, — твердо ответил он.
И мы оба невесело рассмеялись.
— Дэниэл, — продолжала я, — ты просишь о невозможном. Прекрати унижаться, от меня все равно ничего не добьешься.
— А теперь слушай меня! — заорал он в трубку. — У меня машина, тебе далеко ехать да еще надо сначала зайти домой за вещами. На сегодняшний вечер у меня других планов нет, поэтому я сам отвезу тебя в Эксбридж и больше ничего слышать не желаю!