Затем приблизила лицо к его лицу.
Боже, как он был великолепен! Какой у него чувственный, манящий рот; подумать только, что еще секунда — и он будет целовать меня… Мне были просто необходимы мужская ласка, буйный, разнузданный секс, человеческое тепло и забота, а кто, как не Дэниэл, мог предоставить мне все вышеозначенное?
Разумеется, я в него не влюблена. Влюблена я в Гаса. Но я женщина, и у меня есть свои потребности. Почему секс без обязательств дозволен только мужчинам? Я тоже хочу попробовать!
— Люси, что ты делаешь? — спросил Дэниэл.
— А ты как думаешь? — промурлыкала я, стараясь придать голосу обольстительную хрипотцу.
Что-то он не спешил меня обнять. Я придвинулась ближе.
— Ты же дала слово папе, — забеспокоился он.
— Я? Я не давала. Это ты.
— Правда? Ладно, я дал слово твоему папе.
— Ты солгал, — протянула я. Вот так, правильно, голос пониже, с ленцой. Оказывается, соблазнять мужчину очень здорово. И замечательно просто.
Я ждала того, что должно произойти. И собиралась получить от этого столько удовольствия, сколько никогда еще не получала.
— Нет, Люси, — сказал Дэниэл твердо.
Нет? Я не ослышалась?
Он встал, и я плавно сползла с его колен. Слегка пошатываясь, опустилась на пол. Мук унижения пока не было, они задерживались из-за сильного опьянения, но ждать их оставалось определенно недолго.
Как гадко! Ведь Дэниэл готов трахать кого угодно. Что же во мне плохого? Неужели я настолько неказиста?
— Люси, я польщен…
И тут я разозлилась.
— Польщен?! — завопила я. — Да пошел ты, гад самовлюбленный! Дать можешь, а взять слабо?! Сначала флиртуешь, а как дошло до дела, так тебе ничего и не нужно?!
— Люси, все совсем не так. Но ты слишком расстроена, растеряна, и если бы я воспользовался…
— Позволь мне судить об этом, — перебила я.
— Люси, меня очень к тебе тянет…
— Но трахать меня ты не хочешь, — закончила за него я.
— Да, ты права, трахать тебя я не хочу.
— Господи, как стыдно, — прошептала я.
Затем пошла в атаку.
— Тогда что это были за игры позавчера вечером? Кажется, тогда у тебя в кармане пистолета не было, просто конец штаны распирал.
Его лицо искривилось — сначала я подумала, что от отвращения, но потом увидела, что он из последних сил сдерживает смех.
— Люси, ты от кого такого набралась?
— От тебя, насколько я помню.
— Правда? Хотя, пожалуй, ты права.
Затем мы оба замолчали. Я разглядывала свои ноги. Кажется, их было четыре. Нет, две. Нет, опять четыре.
— Люси, посмотри на меня, — потребовал Дэниэл. — Я хочу тебе что-то сказать.
Я подняла к нему горящее от стыда лицо.
— Я хотел бы объяснить еще раз, что трахать тебя не намерен. Но, когда обстоятельства изменятся, и ты не будешь так расстроена, и твоя жизнь выйдет из тупика, я бы хотел заняться с тобой любовью.
Вот это интересно!
Я смеялась и не могла остановиться.
— Что я такого сказал? — смутился он.
— Ой, Дэниэл, не надо, пожалуйста. Что за пошлости ты говоришь: «Я бы занялся с тобой любооовью», читай, трахнул бы, но не теперь. Прошу тебя, не води меня за нос. Я в состоянии понять, когда меня отвергают.
— Я тебя не отвергал.
— Поправь меня, если я ошибаюсь: ты хотел бы заняться со мной ллллюбоооовью, — жестоко передразнила я.
— Верно, — негромко подтвердил он.
— Но только не сейчас. Если это не отказ, то что же? И я опять рассмеялась.
Он сделал мне больно, унизил меня, и я хотела отплатить ему тем же.
— Люси, пожалуйста, послушай…
— Нет!
Затем я то ли протрезвела, то ли успокоилась.
— Дэниэл, прости за все, мне очень стыдно. Я сейчас не в порядке и за себя не отвечаю. Это была ужасная ошибка.
— Нет, нет…
— А теперь, по-моему, тебе пора, тебе ведь далеко ехать.
Он грустно посмотрел на меня и спросил:
— Как ты?
— Отвяжись, — грубо сказала я, — ты слишком высокого о себе мнения. Меня посылали мужики и посимпатичнее тебя. Как только пройдет смертельная обида, все у меня будет отлично.
Он открыл рот для нового потока плоских фраз.
— Дэниэл, до свидания, — твердо сказала я.
Он поцеловал меня в щеку. Я стояла как каменная.
— Завтра позвоню, — проронил он, выходя.
Я только пожала плечами.
По-прежнему уже никогда не будет.
На меня наваливалась депрессия.
67
Назавтра я забрала вещи из квартиры на Лэдброк-гров. Шарлотта и Карен проводили меня, а Карен силой отняла стопку просроченных счетов за коммунальные услуги, сказав, что заплатит сама.
— До свидания, может, уже и не свидимся, — сказала я, надеясь, что ее заест совесть.
— Ой, Люси, не надо так, — чуть не прослезилась сентиментальная Шарлотта.
— Мы тебе сообщим, когда придет счет за телефон, — пообещала Карен.
— Моя жизнь кончена, — холодно ответила я, тут же прибавив: — Но если позвонит Гас, только попробуйте не дать ему мой новый телефон.
68
Жизнь вдвоем с папой оказалась совсем не такой, как я ее себе представляла.
Я думала, мы хотим одного и того же: я — посвятить себя заботам о нем и стараниям сделать его счастливым, а он, в свою очередь, принимать мою заботу и быть счастливым.
Но что-то у нас не заладилось, потому что счастливым я его не сделала. По-моему, быть счастливым он не хотел.
Он все время плакал, а я не понимала почему. Я думала, он будет рад избавлению от мамы, думала, со мной ему намного лучше.
Я по ней нисколько не скучала и не могла взять в толк, почему скучает он.
Дочерняя любовь переполняла меня, я была готова делать для папы что угодно: проводить с ним время, утешать его, готовить ему еду, покупать все, что ему захочется или понадобится. Единственное, к чему я была не готова, — это в сотый раз выслушивать, как он любил мою маму.
Я хотела заботиться о нем, только если он будет этому радоваться.
— Может, она еще вернется, — снова и снова повторял он с тоской.
— Может, — сквозь зубы соглашалась я, а сама думала: да что это с ним?
Хотя, по счастью, никаких практических мер к возвращению мамы папа не предпринимал. Он не демонстрировал глубину своей страсти. Не стоял среди ночи перед домиком Кена, выкрикивая оскорбления на радость мирно спящим соседям; не писал ярко-зеленой краской слово «развратник» на его входной двери; не высыпал на дорожку перед его крыльцом мусор из всех окрестных баков, чтобы по утрам, отправляясь на трудовой подвиг в химчистке, враг тонул по щиколотку в картофельных очистках и спотыкался на консервных банках; не пикетировал место работы ненавистного соперника с плакатом «Этот человек — вор, он украл у меня жену. Не сдавайте сюда свою одежду».
Хоть я и не понимала его страданий, но старалась по мере сил облегчить их. Правда, я умела только заставлять его есть и пить, обращаться с ним как с выздоравливающим после тяжкой болезни и предлагать немногие доступные в нашем доме развлечения. Например, ласково спрашивать, что бы он хотел посмотреть по телевизору — футбол или сериал. Или уговаривать его пойти прилечь.
Иных способов провести время мы не знали.
Папа почти ничего не ел, как я ни упрашивала. Я тоже потеряла аппетит. Но если за себя я была спокойна, то он, как мне казалось, находился на грани голодной смерти.
Не прошло и недели, а я уже совершенно замучилась.
Я думала, любовь к папе будет питать меня энергией, и чем больше ему будет от меня нужно, тем лучше я буду себя чувствовать; чем больше сделаю для него, тем больше мне захочется делать.
Я слишком старалась угодить ему, и на это уходило ужасно много сил.
Я неотступно следила за ним, предупреждала каждое его желание, делала для него все, даже если он говорил, что ничего не нужно.
А затем с удивлением обнаружила, что надорвалась. Меня доконали мелочи жизни.