«Хватит! — решил Тук-Тук. — Больше дупел я не долблю».
Погода испортилась. Два дня лил дождь. И Тук-Тук отдыхал на новоселье.
Но на третье утро, выглянув из дупла, дятел понял, что и здесь ему не будет покоя.
С веток сорвались и бросились ему навстречу синицы, мухоловки, горихвостки, вертишейки, поползни. И зазвенели, защебетали, запищали.
Они жаловались, что лес большой, но дупел не хватает, жить без крыши плохо, малышей заливает дождь. И выручить их может только он, дятел. Мухоловка-пеструшка, которую он осчастливил, рассказала им про его доброту.
— Вся наша надежда, Тук-Тук, на твое великодушное сердце и твой длинный нос!
Добрый дятел не мог отказать бездомной птичьей мелюзге. И опять он лечил и долбил, долбил и лечил, стараясь не думать о носе.
Зато, пролетая по лесу, он слышал, как справляли в дупле новоселье горихвостки, как большая синица, самая из мелких лесных птиц многодетная, пела колыбельную своим четырнадцати малышам.
А осенью по лесу стала кочевать новая синичья стайка. В ней собралась молодежь: и большие синицы «большаки» в желтых с черной полоской жилетках, и лазоревки в шапочках цвета летнего неба, и маленькие вертлявые московки, и гаички-пухляки — серые комочки пуха на тоненьких ножках.
К Веселым Бродяжкам, как прозвали эту синичью компанию, примкнул и знаменитый своим лихим свистом поползень.
Синичата всюду сопровождали дятла. Своими маленькими клювами они начисто выбирали чуть заметные личинки из расколотой дятлом коры.
Веселые Бродяжки и уговорили Тук-Тука не улетать на зимовку в Африку.
Разговор начал Большачок:
— Зачем вам, дятлу, этот зимний курорт для мухоловов? Пусть улетают те, кому здесь зимой есть нечего. Но вам с вашим носом смерть от голода не грозит. А где вы, там и мы.
— Может, останемся? — пискнул Пухляк. — Все-таки любопытно, какая она такая, зима.
— Любопытно, — согласился Тук-Тук. — Признаться, я и сам подумывал остаться, но одному скучно. А в компании я не прочь.
Услышав ответ дятла, поползень радостно свистнул и начал спускаться по стволу вниз головой, как умеют спускаться только одни поползни.
Они остались. Опустевшие квартиры улетевших на юг муховок и горихвосток стали синичьими общежитиями. Здесь маленькие Бродяжки ночевали хвост к хвосту.
По утрам дятел будил ночлежников, постукивая по стволу:
— Живы ли вы, синичата?
И слышал в ответ бодрый писк:
— Живы! Живем! Выживем!
Но выжить было нелегко. Жуки и личинки ушли под кору так глубоко, что дятел не мог их достать. Дятел завел себе кузницу. Под елкой валялись растрепанные шишки, которые он ловко раскалывал, чтоб добыть семена.
Еловые семена не нравились синичатам, и Веселые Бродяжки распрощались с Тук-Туком.
А тут наступило Время Долгих Черных Ночей — самое страшное для дневных птиц, чьи глаза не видят в темноте.
Весь год идет борьба тьмы и света. Летом побеждает день, зимой ночь. От ястреба можно спастись, от темноты не спасешься. Она настигает всюду — и в небе, и на земле. Она крадет часы света, а для дневных птиц это часы жизни.
Ночью, забившись в дупло, Тук-Тук думал о своих друзьях, маленьких отважных Бродяжках, которые ходят босиком по снегу. Что с ними? Удается ли им за короткий зимний день наклеваться досыта? От голода слабеют, а слабых добивает мороз.
Но вот ясным морозным утром Тук-Тук услышал позывные большой синицы. К нему в кузницу залетел Большачок.
— Ты жив! Как я рад! Но почему ты один?
— Наша компания распалась. Голубые шапочки откочевали на юг, там, по слухам, теплей и сытней. Свистун-поползень отделился, ищет свои запасы. Осенью он запрятывал орехи в щели коры.
— А где твои сестры Пинь-Пинь и Синь-Синь?
— Сестры подались в город. Выглядывают провизию, которую люди вывешивают за окно. За это сестер прозвали «форточницами».
— Ну, а Пухляк?
— Пухляк был мой лучший друг. Маленький и такой храбрый. Он очень ослабел от голода, и я один полетел в разведку.
Большачок рассказал дятлу, как он постучался клювом в окно избушки лесника. Добрая девочка вынесла ему пригоршню крошек белого хлеба. Большачок поклевал и полетел за Пухляком.
— Он меня не дождался, замерз, — печально закончил свой рассказ Большачок. — Я тебе покажу, где он лежит.
Под березой виднелся комочек пуха, серый на белом снегу. Погибали птицы, погибали и звери. В конце зимы навалило столько снега, что молодые олени увязали в сугробах.
Тук-Тук увидел олененка, попавшего в снежный плен. Звереныш лежал, закрыв глаза. Погиб? Или жив, но так ослабел, что не может выбраться из белой западни?
— Нашел время разлеживаться! — крикнул Тук-Тук. — А ну, поднимайся, вставай!
Олененок не встал. Но у него дрогнуло ухо. Значит, жив!
— Кому говорю, вставай! — не унимался дятел.
— Я не могу!
На дятла печально взглянули огромные оленьи глаза.
— Можешь! Постарайся — и встанешь. Зиму держался и вдруг раскис. Все в лесу ждут весну. А ты чего ждешь? Чтоб тебя съели волки?
— До весны далеко. Мне не дожить.
— Почему ты решил, что до весны далеко? Откуда ты знаешь, какая она, ты ее толком не видел.
— Мать рассказывала, что весной поют птицы. А я не слышу песни, хотя не глухой. Не надо обманывать меня, Тук-Тук.
Олененок снова закрыл глаза.
Тук-Тук сам понимал, что трудно поверить в весну. Морозная белая тишина. Застыли ветки, словно вмерзнув в ледяной хрусталь воздуха. И ни одной птичьей песни.
Почему он, Тук-Тук, неспособен петь? Все из-за своего длинного клюва. Укоротить бы его, обломить хотя бы кончик…
Дятел в отчаянии ударил клювом по сухому сучку.
Сучок загудел. Крепкий клюв не обламывался, хотя дятел колотил им по сучку изо всех сил.
Сучок все гудел, гудел…
А что, если эти звуки, похожие на дробь барабана, заменят олененку птичью песню, и он поверит, что дождался весны?
Тук-Тук стал барабанить, но уже спокойно и размеренно: «Вес-на! Вес-на! Идет вес-на! Встре-чай-те вес-ну!»
Из-за облаков выглянуло солнце и улыбнулось, разгадав хитрость дятла-барабанщика. Когда улыбается солнце, плачут сосульки. Одна из ледяных сосулькиных слез упала на спину олененку. Он вздрогнул и открыл глаза.
Солнце улыбнулось еще веселей, и сосульки заплакали навзрыд. На стук капели прилетел Большачок. Он начал со звонкого выкрика:
— Пинь-пинь-ра-ра-ра!
А потом полностью спел весеннюю песню большой синицы:
— Ци-ци-фи! Ци-ци-фи! Ци-ци-фи!
Тогда олененок приподнялся, напрягся, вскинул копытца и стремительным броском вырвался из снежного плена.
Пошатываясь от слабости, но уже повеселевший звереныш побрел встречать весну. Когда олененок скрылся, дятла окликнул спрятавшийся за стволом дуба Аук:
— Ты что своевольничаешь? Кто позволил тебе распускать слухи: весна идет, встречайте весну! До весны еще далеко.
— Но я должен был спасти олененка. Неужели ты будешь за это меня ругать?
Аук не бранил дятла, он даже решил его наградить:
— Хочешь, я сделаю твой нос короче, чтоб ты мог петь?
Тук-Тук задумался. Ему очень хотелось петь, хотя бы так задорно, как синица. О соловьином голосе он не смел мечтать. Но если его нос станет короче…
— Спасибо, Аук! — сказал дятел. — Мой длинный нос мне еще пригодится. В лесу много хороших певцов, а доктор и строитель птичьих квартир я один.